Letter 1136 and Letter 1151: Difference between pages

Tchaikovsky Research
(Difference between pages)
m (1 revision imported)
 
No edit summary
 
Line 1: Line 1:
{{letterhead
{{letterhead
|Date=13/25 March–22 March/3 April 1879
|Date=9/21 April 1879
|To=[[Nadezhda von Meck]]
|To=[[Anatoly Tchaikovsky]]
|Place=[[Saint Petersburg]]
|Place=[[Kamenka]]
|Language=Russian
|Language=Russian
|Autograph=[[Klin]] (Russia): {{RUS-KLč}} (a{{sup|3}}, Nos. 527, 530)
|Autograph=[[Klin]] (Russia): {{RUS-KLč}} (a{{sup|3}}, No. 1225)
|Publication={{bib|1901/24|Жизнь Петра Ильича Чайковского ; том 2}} (1901), p. 278–280 (abridged)<br/>{{bib|1935/56|П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк ; том 2}} (1935), p. 81–86<br/>{{bib|1963/6|П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений ; том VIII}} (1963), p. 153–157
|Publication={{bib|1940/210|П. И. Чайковский. Письма к родным ; том 1}} (1940), p. 551–553<br/>{{bib|1963/6|П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений ; том VIII}} (1963), p. 168–169 (abridged)
}}
}}
 
==Text and Translation==
==Text==
{{Lettertext
{{Lettertext
|Language=Russian
|Language=Russian
|Translator=
|Translator=Brett Langston
|Original text={{right|''С[анкт]-Петербург''<br/>13 м[арта] 1879}}
|Original text={{right|''Каменка''<br/>9 апр[еля]}}  
Я собирался Вам писать как раз в то утро, когда получил Вашу телеграмму, милый мой друг! Хотя теперь я ещё не знаю, когда и куда буду адресовать Вам это письмо, — но ощущаю сильное желание побеседовать с Вами и потому берусь за перо. Путешествие моё от Берлина до Петербурга было чрезвычайно приятно. Здесь был встречен милыми своими братьями. На другой день мне пришлось испытать очень грустное впечатление. У одной очень близкой мне особы, а именно, у сестры моего зятя Давыдова, M[ada]mе Бутаковой умер сын, прелестный 5-летний ребёнок, которого она страстно любила и которого в октябре я ещё видел цветущим и здоровым. В первый день моего пребывания происходили похороны. Вид убитой горем матери глубоко поразил меня. И какая мучительная, долгая процедура — отпевание и погребение!
Милый Толичка! Вот точное описание всего бывшего в последнее время. В Москве скучал, томился и бесился. Накануне отъезда ко мне ворвалась совершенно неожиданно ''гадина'' вместе с своей сестрицей и просидела часа 2. На этот раз я был менее умён, чем в Питере, горячился и раздражался, но всё-таки ни разу не вышел из себя. Когда я ей сказал и несколько раз повторил: ''никогда, никогда и ни за что на свете'', то вместо, слез и истерик она перешла совершенно неожиданно к вопросу об ''обеспечении''. Я выразил удовольствие, что дело перешла к цифрам, и после разных её намёков на M[ada]me Мекк (которая, по её словам, подсылала к ней с предложением больших денег) спросил решительно, сколько ей нужно. Ответ: ''15 тысяч''. По её словам, эти деньги ей нужно, чтоб навсегда покинуть Россию, где на неё все странно смотрят и где поэтому она не может работать. Она желает переехать за границу, дабы ''предаться музыке''. Я отвечал, что денег этих у меня нет, но что я рад узнать, чего, она желает. Она пробовала опять возвращаться к прошлому, говорила, что ''один камень'' мог не быть тронутым её петербургскими сценами, но встретила с моей сто раны энергический отпор и совершенное нежелание выходить из области цифр. Я имел неосторожность сказать, что, кроме пенсии, буду иногда выдавать экстраординарные субсидии, и позволил в случае особенной нужды обращаться ко мне. Наконец она ушла. Я был довольно расстроен, но за обедом с Кондратьевым у Патрикеева хорошо ел и пил и возвратился часов в 9 домой совершенно спокойный за обедом с Кондратьевым у Патрикеева хорошо ел и пил и возвратился часов в 9 домой совершенно спокойный. Здесь я нашёл записочку гадины, в которой она говорит, что ''истратилась'' в Петербурге и что ей нужно 50 р[ублей]. Имел слабость послать ей 25. На другой день уехал. Денег оставалось у меня очень мало, и поэтому я разозлился, когда узнал, что у Модеста всего 40 рублей, тогда как я просил тебя выдать ему 100. Но все уладилось отлично. Дервиз (вследствие моего письма) дал нам 2 отделения в вагоне прямого сообщения и даровые билеты на К[урско]-К[иевокую] дорогу. Ехали мы очень удобно и приятно, но меня страшно терзал невероятно мучительный зуд во всем теле. Оказалось, что это крапивная лихорадка, которая была следствием нервного раздражения. В Фастове встретили Бернатовича, который велел прицепить нам отдельный вагон. Подъезжая к Каменке, я почувствовал совершенное облегчение, и всё мои опухоли от ''крапивки'' внезапно прошли. Теперь я совершенно здоров. Ты не можешь себе представить, что здесь за чудная погода — совершенное лето. Озимые хлеба чудно зеленеют, фиалок и цветов масса, соловьи уже поют, — ну, словом, чудно. Всех нашёл здоровыми, но у Саши вчера вечером болел немного бок. Детки после кори поправились, хотя ещё худы и бледны. Таня бритая, но очень похорошела. Квартирка моя устроена чудесна и очень удобно. Модест и Коля поместились не у меня, так что мне просторно.
 
В этот же день я получил письмо от Юргенсона, объяснившее мне странное его молчание. Оказалось, что его берлинский банкир по ''принципу'' не выдаёт денег по телеграммам, ибо бывают обманы, и потому он по почте просил у Юргенсона письменного подтверждения. Тогда Юргенсон выслал деньги, — но я в это время уже ехал в Россию. Напрасно, милый, бесценный друг, Вы укоряете меня за то, что я не обратился прямо к Вам, ''нуждаясь'' в деньгах. В том-то и дело, что я не ''нуждался'', ибо у Юргенсона есть мои деньги, мной заработанные и на которые я рассчитывал. Когда же оказалось, что я ''нуждаюсь'', то я тотчас же и обратился к Вам, хотя, признаюсь, очень неохотно, ибо, во 1-х, мне было неприятно причинить Вам беспокойство, а 2-х, обнаружить перед Вами мою расточительность. Собственно говоря, благодаря Вам я нахожусь в таком положении, что никогда и нигде не должен ''нуждаться''. Если же ''нуждаюсь'', то это значит, что я бестолково и расточительно трачу свои огромные средства. Они именно ''огромны'', и я никогда даже не мечтал о подобном богатстве, и если в мои годы я всё-таки не умею иногда остаться в пределах своего бюджета, то это совсем нехорошо рекомендует меня. Надеюсь, что подобный случай уже не повторится никогда. А Вас ещё раз благодарю, благодарю и благодарю, моя милая, благодетельная и добрая фея!
 
Получив Вашу телеграмму, я несколько испугался за Вас. Здесь стоит ''зима'' в самом настоящем виде, и как Вас ни тянет сердце в Россию, — но мне кажется, что Вам следовало бы подождать, пока будет теплее. Я хотел телеграфировать Вам об этом, но подумал, что Ваши петербургские дети, вероятно, держат Вас ''au courant'' здешней погоды. Я надеюсь, впрочем, что очень скоро должна же наступить, наконец, весна.
 
Не буду Вам подробно описывать своих петербургских впечатлений, скажу только, что, несмотря на отца, на братьев, свидание с которыми глубоко радует меня, я положительно ''несчастнейший'' человек, пока живу в этом отвратительном городе. Все мне здесь противно, начиная от климата и кончая безалаберностью здешней жизни. Но всего мучительнее и всего невыносимее для меня — это совершенное бессилие и невозможность не видеться и не встречаться с массой людей, для меня неинтересных, несимпатичных или, по крайней мере, индифферентных, но с которыми нужно говорить, сообщаться, стараясь при этом скрыть свою тоску и недовольство. К тому же, перед братьями я стараюсь скрыть свою тоску, и это постоянное насилье над собой убийственно действует на мою нервную систему. Я каждый день страдаю сильными мигренями вследствие этого, так что даже физическое моё благосостояние отравлено. Одно только меня спасает. Я засыпаю с вечера мёртвым сном и к утру являюсь освежённым и готовым переносить тягость жизни в обществе, от которой успел отвыкнуть за границей. Не могу выразить Вам, с каким умилением я вспоминаю теперь минувшие месяцы! В Каменку меня очень тянет, и я полетел бы туда тотчас же, если б можно было. Но ''нужно'' подождать. В пятницу я еду вместе с братьями в Москву слушать «Онегина» и вместе с ними вернусь в Петербург, где проживу до пасхи, которую мой милый старичок-отец непременно хотел бы со мной встретить. Я нашёл его очень слабым. Пребывание здесь сестры моей, вследствие которого ему часто приходилось нарушать свой порядок жизни, очень утомило его. Он до такой степени слаб, что не вполне понимает, что ему говорят. Если до лета с ним ничего не случится, то можно с большим основанием надеяться, что он опять поправится и освежится. Но теперь, смотря на его тусклый взгляд и исхудалое лицо, — сердце сжимается при мысли о близости конца!
 
Вероятно, в половине светлой недели я направлюсь в Каменку. Так как мне будет несколько неловко, едва приехавши туда, тотчас же опять уехать в Браилов, то я попрошу Вас, дорогой друг, позволить мне приехать к Вам около 1-го мая и пробыть до 10-го. Это очень мало, — но всё-таки достаточно, чтобы испытать наслаждение одиночества среди столь милой и симпатичной мне местности. Может быть, осенью ещё раз удастся погостить у Вас. Невыразимо благодарен Вам за позволение опять побывать в Вашем милом Браилове.
----
{{right|''Петербур''<br/>''Понед[ельник] 19 м[арта]''}}
Только что вернулся из Москвы. Вместо пятницы я уехал в среду. Это произошло оттого, что накануне вечером получил телеграмму от Юргенсона, в коей он возвещал мне, что желателен мой приезд к этой репетиции. Я тем охотнее согласился на это, что предвидел, до какой степени самое представление будет для меня отравлено присутствием публики. Приехал в Москву перед самым началом репетиции. Она происходила при костюмах и полном освещении сцены, но зала не была освещена. Это дало мне возможность сесть в тёмном уголке и без всякой докуки прослушать свою оперу. Я ощутил большое удовольствие. Исполнение в общем было очень удовлетворительное. Хор и оркестр исполняли своё дело прекрасно. Солисты, разумеется, оставляли желать весьма многого. ''Онегин — Гилев'' пел очень старательно, но его голос так ничтожен, так сух и лишён прелести! ''Татьяна — Климентова'' более приближается к моему идеалу, особенно благодаря тому обстоятельству, что у ней, несмотря на большую сценическую неумелость, — есть теплота и искренность. ''Ленского'' пел некто Медведев, еврей, с очень недурным голосом, но ещё совершенный новичок и плохо выговаривающий по-русски. Из второстепенных ролей хорошо были исполнены роли Трике и князя Гремина. Постановка была весьма хорошая, и, по-моему, некоторые картины (в особенности картина деревенского бала) в этом отношении были безукоризненны. То же самое можно сказать о костюмах. Эти часы, проведённые мной в тёмном уголке театра, были единственными приятными из всего моего пребывания в Москве. Во время антрактов я виделся со всеми бывшими товарищами. Мне было весьма приятно заметить, что все они без исключения необыкновенно сильно полюбили музыку «Онегина». Ник[олай] Григ[орьевич], который очень скуп на похвалы, сказал мне, что он ''влюблён'' в эту музыку. ''Танеев'' после 1-го акта хотел мне выразить своё сочувствие, но вместо того разрыдался. Не могу выразить Вам, до чего это меня тронуло. Вообще все без исключения выражали мне свою любовь к «Онегину» с такою силою и искренностью, что я был радостно удивлён этим. В субботу (день представления) утром приехали братья и некоторые другие лица, и в том числе ''Антон Рубинштейн'' и предмет любви Анатолия — А. В. Панаева. Весь этот день я находился в очень тревожном состоянии духа особенно потому, что по неотступным просьбам Ник[олая] Григ[орьевича] я должен был согласиться на выходы на сцену в случае вызовов. Во время представления это беспокойство достигло крайних размеров и дошло до степени мучительных терзаний. Перед началом Ник[олай] Григ[орьевич] позвал меня на сцену. Когда я пришёл, то, к ужасу своему, увидел всю консерваторию и во главе профессоров Ник[олая] Григ[орьевича] с венком, который был мне поднесён им при громких и всеобщих рукоплесканиях. Я должен был сказать несколько слов в ответ на его речь. Чего это мне стоило! — единому Богу известно! Во время антрактов меня много вызывали. Впрочем, особенного восторга в слушателях я не заметил. Заключаю это из того, что публика вызывала только меня, а не исполнителей, и что сильные рукоплескания раздались среди представления только два раза: после куплетов ''Тpике'' и после арии ''Гpeмина''. Было заметно, что Онегин и Ленский не нравились. Климентову встречали с большим радушием. Ещё сильно аплодировали хору после двух хоровых нумеров в первом действии.
 
После представления был ужин в Эрмитаже, на котором присутствовал Ант[он] Рубинштейн. Я решительно не знаю, понравился или н е понравился ему «''Онегин''». По крайней мере, он не сказал мне ни слова. Ник[олай] Григ[орьевич] был вначале очень не в духе. Он был видимо не — доволен тем, что публика очень мало оценила трудов, положенных им и всеми исполнителями на эту музыку. Говорились спичи, и я принуждён был со своей стороны тоже встать и сказать несколько слов. Можете себе представить, милый друг — как это мне было приятно! Произнесение спичей на обедах и ужинах-одно из самых неприятных для меня дел. Под конец все развеселились, и Антон Рубинштейн несколько раз говорил. Я пришёл домой в 4 часа с головною болью и провёл очень мучительно остальную часть ночи. Мы решились ехать в Петербург с почтовым поездом; чтобы избегнуть путешествия с А. Рубинштейном и другими приезжими. К счастью, места нашлись хорошие. Всю дорогу я проспал и приехал сегодня в Петербург совершенно освежённый. Хочу попробовать эти две недели провести по возможности дома и заняться серьёзно инструментовкой сюиты.
 
Где Вы теперь, добрый, дорогой мой друг? Не в Петербурге, во всяком случае, ибо, вероятно, если б Вы были здесь, Вы бы известили меня о своём приезде. Не в Берлине ли? Здоровы ли Вы? Меня очень беспокоит то, что здесь ещё зима и что Вы будете страдать от холода.


Забыл сказать, что «''Онегин''» на репетиции шёл бесконечно лучше, чем на спектакле. На сем последнем случился даже очень неприятный казус; в квартете 1-го акта Ольга сбилась, остальные спутались, замолчали, и, наконец, заиграл один оркестр, причём певцы имели очень смущённый вид и запели, наконец, при конце в различных тонах. Это была ужасная минута. Были и ещё промахи.
Вот план:
----
[[File:1151 ex1.jpg|350px|center]]
{{right|''Четв[ерг]'', 22 м[арта]}}
{{centre|{{*}} тут был прежде подъезд, который уничтожен.}}
Безмерно радуюсь Вашему возвращению и благополучному путешествию, — но сокрушаюсь, что Вы не вполне здоровы.  


Пожалуйста, милый друг, не пишите мне до тех пор, пока в Москве не отдохнёте вполне от дороги.  
Сейчас написал ''гадине'' письмо о том, что мне нужно сперва собрать сведения о том, могу ли быть обеспеченным от её приставаний, если капитализирую пенсию, и что окончательный ответ дам позднее. Писать мне письма запретил ей. Завтра начну заниматься. Сейчас пойду гулять в Тростянку. Целую тебя как можно крепче.
{{right|Твой, П. Чайковский}}


Я продолжаю ненавидеть Петербург и ждать с болезненным нетерпением минуты отъезда в деревню. Понемножку работаю над сюитой.
|Translated text={{right|''[[Kamenka]]''<br/>9 April}}
Dear [[Tolichka]]! Here is a precise account of what has taken place recently. In [[Moscow]] I was bored, homesick and fuming. On the eve of my departure the ''viper'' burst in unexpectedly along with her sister and stayed for 2 hours. This time I wasn't as quick witted as in [[Piter]], feeling hot and bothered, but nevertheless I retained my composure throughout. When I said to her and repeated several times: ''never, never, not for the world'', instead of tears and hysterics she passed unexpectedly to the matter of ''provision''. I indicated that I was pleased to move the issue on to figures, and after she had made various insinuations concerning [[Nadezhda von Meck|Madame Meck]] (who, according to her, has offered her a large sum of money), I asked her exactly how much she required. The reply: ''15 thousand''. According to her, she needs this money in order to permanently leave Russia, where everyone looks at her oddly, and where as a consequence she is unable to work. She wishes to move abroad in order to ''surrender herself to music''. I replied that I do not have such an amount of money, but I am glad to know what it is that she wants. She attempted once more to dwell on the past, saying that ''a stone'' could not fail to be moved by her scenes in [[Petersburg]], but she would vigorously counter the wounds I inflicted upon her a hundredfold, and she utterly refused to budge from her stated amount. I was imprudent enough to say that, besides a pension, I will from time to time grant her an exceptional allowance, and would permit her to contact me in cases of particular need. Finally she left. I was quite upset, but at dinner with [[Kondratyev]] at Patrikeyev's I ate and drank well, and returned home at 9 perfectly calm. Here I found a note from the viper in which she said that while in [[Petersburg]] she would require 50 rubles ''spending money''. I meekly sent her 25. The next day I left. I had very little money remaining, and so I was angry when I learned that [[Modest]] had all of 40 rubles, then I asked you to send him 100. But it all worked out perfectly. Derviz (as a result of my letter) provided us with 2 compartments in the through train and complimentary tickets for the Kursk–[[Kiev]] railway. We travelled very pleasantly and comfortably, but I was frightfully tormented by an incredibly excruciating itch all over my body. It turned out this was an urticaric rash, which had been brought on by nervous irritation. At [[Fastov]] we met Bernartovich, who gave the order to attach a separate carriage. On the approach to [[Kamenka]] I began to feel complete relief, and all the welts from the ''urticaria'' abruptly vanished. I'm now completely well. You could not imagine how glorious the weather is here — a perfect summer. The winter corn is wonderfully green, there are violets and a sea of flowers, the nightingales are already singing — well, in a word, it's wonderful. Everyone is in good health, except [[Sasha]] who had a little pain in her side last night. The children have recovered from their measles, although they are still thin and pale. [[Tanya]] has had a hair cut, but looks much prettier. The apartment was wonderfully set out and very cosy. [[Modest]] and [[Kolya]] would not fit in with me, so I have the room to myself.


Будьте здоровы, милый друг, дай Вам Бог хорошенько отдохнуть в Вашем чудном московском доме.
Here is a plan:
{{right|Ваш П. Чайковский}}
[[File:1151 ex1.jpg|350px|centre]]
{{centre|{{*}} there used to be a doorway here, which has been stopped up.}}


|Translated text=
I've just written a letter to the ''viper'' to say that foremost I require assurances as to whether I can be safe from her harassment if her pension is realised, and that I shall give her a definitive response later. I have forbidden her to write to me. Tomorrow I shall start work. Now I'm going for a walk in the Trostyanka. I kiss you as hard as possible.
{{right|Yours, P. Tchaikovsky}}
}}
}}

Revision as of 14:44, 31 March 2020

Date 9/21 April 1879
Addressed to Anatoly Tchaikovsky
Where written Kamenka
Language Russian
Autograph Location Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1225)
Publication П. И. Чайковский. Письма к родным (1940), p. 551–553
П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VIII (1963), p. 168–169 (abridged)

Text and Translation

Russian text
(original) 		English translation
By Brett Langston
Каменка
9 апр[еля]

Милый Толичка! Вот точное описание всего бывшего в последнее время. В Москве скучал, томился и бесился. Накануне отъезда ко мне ворвалась совершенно неожиданно гадина вместе с своей сестрицей и просидела часа 2. На этот раз я был менее умён, чем в Питере, горячился и раздражался, но всё-таки ни разу не вышел из себя. Когда я ей сказал и несколько раз повторил: никогда, никогда и ни за что на свете, то вместо, слез и истерик она перешла совершенно неожиданно к вопросу об обеспечении. Я выразил удовольствие, что дело перешла к цифрам, и после разных её намёков на M[ada]me Мекк (которая, по её словам, подсылала к ней с предложением больших денег) спросил решительно, сколько ей нужно. Ответ: 15 тысяч. По её словам, эти деньги ей нужно, чтоб навсегда покинуть Россию, где на неё все странно смотрят и где поэтому она не может работать. Она желает переехать за границу, дабы предаться музыке. Я отвечал, что денег этих у меня нет, но что я рад узнать, чего, она желает. Она пробовала опять возвращаться к прошлому, говорила, что один камень мог не быть тронутым её петербургскими сценами, но встретила с моей сто раны энергический отпор и совершенное нежелание выходить из области цифр. Я имел неосторожность сказать, что, кроме пенсии, буду иногда выдавать экстраординарные субсидии, и позволил в случае особенной нужды обращаться ко мне. Наконец она ушла. Я был довольно расстроен, но за обедом с Кондратьевым у Патрикеева хорошо ел и пил и возвратился часов в 9 домой совершенно спокойный за обедом с Кондратьевым у Патрикеева хорошо ел и пил и возвратился часов в 9 домой совершенно спокойный. Здесь я нашёл записочку гадины, в которой она говорит, что истратилась в Петербурге и что ей нужно 50 р[ублей]. Имел слабость послать ей 25. На другой день уехал. Денег оставалось у меня очень мало, и поэтому я разозлился, когда узнал, что у Модеста всего 40 рублей, тогда как я просил тебя выдать ему 100. Но все уладилось отлично. Дервиз (вследствие моего письма) дал нам 2 отделения в вагоне прямого сообщения и даровые билеты на К[урско]-К[иевокую] дорогу. Ехали мы очень удобно и приятно, но меня страшно терзал невероятно мучительный зуд во всем теле. Оказалось, что это крапивная лихорадка, которая была следствием нервного раздражения. В Фастове встретили Бернатовича, который велел прицепить нам отдельный вагон. Подъезжая к Каменке, я почувствовал совершенное облегчение, и всё мои опухоли от крапивки внезапно прошли. Теперь я совершенно здоров. Ты не можешь себе представить, что здесь за чудная погода — совершенное лето. Озимые хлеба чудно зеленеют, фиалок и цветов масса, соловьи уже поют, — ну, словом, чудно. Всех нашёл здоровыми, но у Саши вчера вечером болел немного бок. Детки после кори поправились, хотя ещё худы и бледны. Таня бритая, но очень похорошела. Квартирка моя устроена чудесна и очень удобно. Модест и Коля поместились не у меня, так что мне просторно.

Вот план:

1151 ex1.jpg
* тут был прежде подъезд, который уничтожен.

Сейчас написал гадине письмо о том, что мне нужно сперва собрать сведения о том, могу ли быть обеспеченным от её приставаний, если капитализирую пенсию, и что окончательный ответ дам позднее. Писать мне письма запретил ей. Завтра начну заниматься. Сейчас пойду гулять в Тростянку. Целую тебя как можно крепче.

Твой, П. Чайковский
Kamenka
9 April

Dear Tolichka! Here is a precise account of what has taken place recently. In Moscow I was bored, homesick and fuming. On the eve of my departure the viper burst in unexpectedly along with her sister and stayed for 2 hours. This time I wasn't as quick witted as in Piter, feeling hot and bothered, but nevertheless I retained my composure throughout. When I said to her and repeated several times: never, never, not for the world, instead of tears and hysterics she passed unexpectedly to the matter of provision. I indicated that I was pleased to move the issue on to figures, and after she had made various insinuations concerning Madame Meck (who, according to her, has offered her a large sum of money), I asked her exactly how much she required. The reply: 15 thousand. According to her, she needs this money in order to permanently leave Russia, where everyone looks at her oddly, and where as a consequence she is unable to work. She wishes to move abroad in order to surrender herself to music. I replied that I do not have such an amount of money, but I am glad to know what it is that she wants. She attempted once more to dwell on the past, saying that a stone could not fail to be moved by her scenes in Petersburg, but she would vigorously counter the wounds I inflicted upon her a hundredfold, and she utterly refused to budge from her stated amount. I was imprudent enough to say that, besides a pension, I will from time to time grant her an exceptional allowance, and would permit her to contact me in cases of particular need. Finally she left. I was quite upset, but at dinner with Kondratyev at Patrikeyev's I ate and drank well, and returned home at 9 perfectly calm. Here I found a note from the viper in which she said that while in Petersburg she would require 50 rubles spending money. I meekly sent her 25. The next day I left. I had very little money remaining, and so I was angry when I learned that Modest had all of 40 rubles, then I asked you to send him 100. But it all worked out perfectly. Derviz (as a result of my letter) provided us with 2 compartments in the through train and complimentary tickets for the Kursk–Kiev railway. We travelled very pleasantly and comfortably, but I was frightfully tormented by an incredibly excruciating itch all over my body. It turned out this was an urticaric rash, which had been brought on by nervous irritation. At Fastov we met Bernartovich, who gave the order to attach a separate carriage. On the approach to Kamenka I began to feel complete relief, and all the welts from the urticaria abruptly vanished. I'm now completely well. You could not imagine how glorious the weather is here — a perfect summer. The winter corn is wonderfully green, there are violets and a sea of flowers, the nightingales are already singing — well, in a word, it's wonderful. Everyone is in good health, except Sasha who had a little pain in her side last night. The children have recovered from their measles, although they are still thin and pale. Tanya has had a hair cut, but looks much prettier. The apartment was wonderfully set out and very cosy. Modest and Kolya would not fit in with me, so I have the room to myself.

Here is a plan:

1151 ex1.jpg
* there used to be a doorway here, which has been stopped up.

I've just written a letter to the viper to say that foremost I require assurances as to whether I can be safe from her harassment if her pension is realised, and that I shall give her a definitive response later. I have forbidden her to write to me. Tomorrow I shall start work. Now I'm going for a walk in the Trostyanka. I kiss you as hard as possible.

Yours, P. Tchaikovsky

Retrieved from ‘https://en.tchaikovsky-research.net/index.php?title=Letter_1136&oldid=44999’