Letter 4079

Date	26 March/7 April 1890
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Florence
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1938)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 3 (1902), p. 361–362 (abridged) П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 452–454 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XV-Б (1977), p. 111–113 Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 453–454 (English translation)

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Флоренция 7 апр[еля]/26 марта Наконец-то, Модя мой милый, я покидаю Флоренцию. Вчера кончил и отправил третье действие (клавираусцуг) в Москву. Колебался, куда ехать, ибо, в сущности, мне, кроме России, никуда не хочется. Наконец решил всё-таки попытаться ехать в Рим. Делаю это главнейшим образом, впрочем, для Назара; мне очень хочется, чтобы он побывал в Риме. В Россию же прямо не еду потому, что, как писал тебе, хочется привезти с собой хоть немножко партитуры, а во 2-х, потому, что в апреле идут спектакли; кажется, в Москве будут опять давать провалившуюся там перед масленицей «Чародейку», и я боюсь, что меня туда притянут. Впрочем, посмотрю. Если и Рим произведёт на меня то же впечатление, что и Флоренция, то не выдержу и приеду в Россию. Фроловское представляется мне раем. Сегодня в первый раз, после 9 недель работы, ничего не делал. Провёл все утро в Уфициях и страшно наслаждался, но совсем не тем, чем остальное человечество. Как бы я ни подвинчивал себя, но должен сознаться, что живопись, особенно старая живопись, в сущности, совершенно недоступна моему пониманию и оставляет меня холодным. Я допускаю, что это может нравиться другим настоящим образом, т. е. доставлять живое и несомненное наслаждение, сам же придаю ужасно мало цены всем этим chef d'oeuvr'ам. Но зато я нашёл там для себя соответствующий моим вкусам источник наслаждения в проходе к дворцу Питти. Однажды, быв ещё больным, я доплёлся туда и заинтересовался, но по нездоровью не мог долго остаться. Зато сегодня целых 2 часа провёл в рассматривании старинных портретов всевозможных принцев, королей, пап и разных исторических лиц. Никто, кроме меня, кажется, никогда на них не смотрит. А между тем страшно интересно. Иные стоят или сидят как живые, окружённые соответствующей обстановкой. Отыскал там превосходный портрет Iwan Principe Czomodanoff (Чемоданов) ambasciatore Moscovita. Как живой!! Есть чудесный, тоже удивительно сохранившийся, портрет Екатерины Первой и множество других. В Трибуне произошла перемена. Отлично помню, что мой «Ендимион» (любимейшая их всех старых картин) Гверчино был внизу, рядом с «Св[ятым] сем[ейством]» Микель-Анджело. Теперь он наверху, рядом с уродами Кранаха. Зачем это? Не понимаю. Лучше бы это, весьма несимпатичное, «Св[ятое] семейство» поместили наверх. Остальное — все как было. Очень радуюсь, что «Лизав[ету] Никол[аевну]» возобновляют. Это доказывает, что истинно хорошие вещи рано или поздно всплывают. И «Благодетель» всплывёт. В той и другой пиэсе не хороши концы. Как бы и конец «Симфонии» не испортил её! Мне лично он очень нравится, ибо это конец настоящий, не ради эффекта, а сам собой вытекающий из характеров и хода действия. Но не будет ли скучно это действие для публики? Время не ушло; посоветуйся с режиссёром Федоровым и с Давыдовым? А, Модя, как ты думаешь? Известие, касающееся Володи Направника, очень меня огорчило. В здешних газетах уже давно печатаются известия о студенческих беспорядках, но так как никто мне о них не писал, то я думал, что это все выдумки. Теперь узнал, что это истина. Я издали стал как-то живее и больнее сознавать настоящее положение дел у нас и часто испытывал серьёзную гражданскую скорбь, читая о том, что у нас творится. Впрочем, может быть, письма вскрывают, и потому от политических. соображений воздержусь. Модя, тебе предстоит возня и издержки с посылаемым мной сегодня (grand vitesse) ящиком, в коем книги, партитуры и тёплые платья. Если у тебя к тому времени не будет денег, займи у Коли ещё, а я, приехавши, отдам. Назар, которого я вчера допрашивал, уверяет, что пока мест ещё не скучает по России. Вообще он, по-видимому, своим пребыванием за границей доволен. Наши отношения с ним превосходны. Я ни единого раза не имел случая рассердиться на него. Иногда только, будучи утомлён и раздражён от работы, я в душе злился, когда он, философствуя, забирался, иногда, в какие-то такие дебри, что никакого выхода. Печальна ужасно эта вдумчивость и охота к серьёзному мышлению при полном научном невежестве. Назар — личность, выходящая положительно из ряда обыкновенных по высокому строю души своей. Удивительно хорошая натура. Засим обнимаю тебя. Остановлюсь, по совету здешнего хозяина, в Hôtel Molaro, впрочем, буду тебе телеграфировать. Колю и Боба целую. Твой, П. Ч. Аня Мерклинг немножко, кажется, обижена на тебя. Приласкай её.

Florence 7 April/26 March At last, my dear Modya, I am abandoning Florence. Yesterday I finished the third act (of the piano reduction) and sent it to Moscow. I wavered about where to go, because, in essence, I don't want to go anywhere except Russia. Finally I decided all the same to try to go to Rome. The main reason for doing this, however, is for Nazar; I really want him to visit Rome. I'm not going to Russia directly because, as I wrote to you, I want to bring at least something of the full score with me, and secondly, because there are productions going on in April; it seems that they'll be performing "The Enchantress" again in Moscow, which flopped there before Shrovetide, and I'm afraid that they'll drag me into it. Anyway, I'll see. If Rome makes the same impression on me as Florence, then I won't be able to stand it and I'll come to Russia. Frolovskoye represents some sort of paradise to me. For the first time today, after 9 weeks of work, I did nothing. I spent the whole morning in the Uffizi and enjoyed it terribly, but nowhere near as much as the rest of mankind. No matter how hard I try, I must confess that paintings, especially old paintings, are in essence completely beyond my understanding and leave me cold. I acknowledge that others may truly appreciate them, i.e. they provide vivid and undeniable pleasure, but I myself attach awfully little value to all these chef d'oeuvres. But then I found a source of pleasure corresponding to my tastes in the gallery to the Pitti Palace. Once, while I was still unwell, I wandered there and became interested, but my health prevented me from staying long. But then today I spent 2 whole hours perusing ancient portraits of all manner of princes, kings, popes and various historical figures. Nobody besides me ever seems to look at them. And yet they're terribly interesting. They are either standing or sitting as in life, amidst their contemporary surroundings. I found an excellent portrait there of Iwan Principe Czomodanoff (Chemodanov) ambasciatore Moscovita. How lifelike!! There is a also wonderful portrait, also astonishingly preserved, of Catherine the First, amongst many others. Something had changed in the Tribuna. I remember very well that my "Endymion" (my favourite of all the old pictures) by Guercino was downstairs, next to the "Holy Family" by Michelangelo. Now it's upstairs, next to Cranach's monsters. Why is this? It would be better if the extremely unattractive "Holy Family" was placed upstairs. Everything else is as it was. I'm very glad that "Lizaveta Nikolayevna" is being revived. This goes to show that truly good things will see the light of day sooner or later. And "The Benefactor" will come to the fore. Neither of these plays have happy endings. As if the ending of "The Symphony" didn't spoil it! Personally I like it very much, because it is a genuine ending, not for the sake of effect, but flowing naturally from the characters and the course of the action. But won't this action be tedious for the audience? Time hasn't passed; consult with the director Fedorov and Davydov. And, Modya, what do you think? I was very saddened by the news concerning Volodya Nápravník. The local newspapers have been publishing news about student riots for ages, but since nobody wrote to me about them, I thought it was all made up. Now I know that it's true. From a distance, I somehow became more vividly and painfully aware of the current state of affairs in our country, and often experienced serious civil sorrow when reading about what was happening with us. However, perhaps letters are being opened, and therefore I shall refrain from political considerations. Modya, you'll have to deal with the nuisance and expense of the trunk I'm sending today (grand vitesse), in which there are books, scores and warm clothing. If you don't have the money in time, then borrow more from Kolya, and I'll pay you back when I arrive. Nazar, whom I interrogated yesterday, assures me that he isn't missing Russia yet. Generally he seems to be content with is stay abroad. Our relationship with him is excellent. I've never had a single occasion to be angry with him. Although sometimes, being tired and strained from work, I was furious in my soul when he, philosophising, would sometimes clamber into some sort of labyrinth, from which there was no escape. This thoughtfulness and desire for serious thinking amidst complete scientific ignorance is awfully sad. Nazar is a person who positively stands out from the crowd in the higher order of his soul. He's surprisingly good natured. Whereupon, I hug you. I'll be staying, on the advice of the local manager, at the Hôtel Molaro, but I'll telegraph you anyway. I kiss Kolya and Bob. Yours, P. T. Anna Merkling is, it seems, rather upset with you. Make it up to her.