Letter 4363

Date	3/15 April 1891
Addressed to	Ivan Vsevolozhsky
Where written	Rouen
Language	Russian
Autograph Location	Saint Petersburg (Russia): Russian State Historical Archive (ф. 652, оп. 1, д. 608, л, 28–33)
Publication	П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XVI-А (1976), p. 83–86 Tchaikovsky in America. The composer's visit in 1891 (1986), p. 32–35 (English translation)

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Руан 15/3 апр[еляl 1891 Глубокоуважаемый Иван Александрович! Согласно моему предположению, из Парижа, где я провёл 3 недели, причём, разумеется, не написал ни одной ноты, я приехал в Руан, чтобы немного поработать. И вот уже около недели я действительно в известные часы работаю; мне осталось ещё 2 дня до отплытия в Америку. К этому времени у меня будут готовы все эскизы для первых двух картин балета. Спрашивается, когда я сделаю всё остальное? На пути в Америку едва ли я буду иметь возможность заниматься. Во 1-х, я в отвратительном расположении духа, вследствие причин очень сложных и о которых не распространяюсь, дабы не утомить Вас. Во-2-х, океанские впечатления, пароходная суета, быть может качка, а главное, постоянное треньканье на фортепьяно разных английских мисс, которые будут моими спутницами, — все это будет мешать мне. В-3-х, я уже теперь волнуюсь при мысли об эмоциях, предстоящих мне в Америке. Итак, самое благоразумное будет, если я даже и не буду пытаться работать на пароходе. В Америке мне придётся с первого же дня начать репетиции четырёх концертов, в коих я должен дирижировать. За сим начнутся концерты и сопряжённые с ними банкеты, вечера, приёмы, словом, всяческое препровождение времени, несовместимое с сочинительством. На возвратном пути, быть может, я буду покойнее духом и немножно позаймусь, — но сделаю во всяком случае очень мало. В Россию вернусь в конце мая или, вернее, в начале июня. Тут мне придётся ценой невероятного напряжения всех сил со чинить целое действие балета и целую оперу, хотя одноактную, — но довольно большую. А затем все это нужно инструментовать, дабы к сроку было готово. Словам, мне предстоит сделать очень смелый музыкальный фокус. Очень вероятно, что я его сделаю. Но вот в чем дело. С некоторых пор перспектива срочного утомительного труда начинает пугать меня. Здесь, в Руане, я должен был при бегать к невероятным усилиям воли, к мучительному напряжению сил, чтобы работать. В результате выходит что-то бесцветное, сухое, спешное и скверное. Сознание того, что дело не ладится, терзает и мучит меня до слез, до болезни; жгучая тоска постоянно гложет моё сердце, и я давно не чувствовал себя столь несчастным, как теперь. Мне хочется сдержать своё слово (ибо в последнее наше свидание я, кажется, дал положительно слово исполнить ко времени принятый на себя труд), и вместе с тем я глубоко убеждён, что ничего хорошего ни для театра, ни для меня из всех моих непосильных стараний не выйдет. Как это всегда бывает с людьми очень нервными и впечатлительными, с натурами неуравновешенными и надломленными, — все то, что теперь беспокоит и заботит меня, приняло какие-то чудовищные размеры, обратилась в какой-то лихорадочный кошмар, не дающий мне покоя ни днём, ни ночью. «Confiturenbourg», «Casse-noisette», «Дочь короля Рене» — образы эти не радуют меня, не вызывают вдохновения, а пугают, ужасают и преследуют наяву и во сне, дразня меня тем, что я с ними не слажу. Наконец (ради Бога, не смейтесь, я говорю совершенно серьёзно), в последние три дня я просто был болен от отчаяния, страха и злейшей тоски. Сегодня ночью я вдруг решил, что так продолжаться не может и что я должен огорчить Вас отказом исполнить своё слово. Дорогой Иван Александрович! Я ужасно Вас люблю и терпеть не могу, когда Вы на меня сердитесь, — но уверяю Вас, что сил моих нет. Между тем я сообразил, что лучше мне теперь, заранее предупредить Вас о не возможности написать к будущему сезону балет и оперу, дабы Вы своевременно могли сделать распоряжение о замене их чем нибудь другим. Не правда ли, что, ввиду всего вышеизложенного, лучше отложить «Casse-noisette» и «Дочь короля Рене» до сезона 1892-93 гг.? То и другое я не торопясь сделаю очень хорошо, — я это чувствую. Второе действие балета можно сделать удивительно эффектно, — но оно требует тонкой, филигранной работы, — а на это у меня нет времени, а главное, нет подобающего расположения духа, охоты работать. Я уже не говорю про «Дочь короля Рене»; это богатейший для музыки сюжет, способный согреть и вдохновить меня до того, что я не сомневаюсь в успехе, если только опера эта не будет результатом напряжения и торопливости. Итак, позвольте мне, ради Бога, вместо того фокуса, который я обещал сделать, но который сделать или не в состоянии, или сделаю скверно, представить Вам к весне будущего года партитуры балета и оперы, достойные тех ожиданий, которые Вы на меня возлагаете. Я совершу свою поездку в Америку без терзаний, сомнений и страха; вернусь домой покойный и отдохнувший от всевозможных эмоций, испытанных в Париже и в Америке, и начну понемножку, с любовью работать, уверенный, что напишу два шедевра (простите за самоуверенность). Утешаю себя следующим соображением. Когда Вы писали мне ответ на моё письмо по поводу приостановки «Пиковой дамы», то Вы упомянули, что к будущему сезону ничего, кроме моих балета и оперы, не предвидится. Но Вы тогда ещё не знали, что Государь пожелает «Царя Кандавла» и что «Млада» окажется возможной к постановке. Теперь у Вас эти две крупные обстановочные вещи, и, быть может, это обстоятельство поможет Вам умерить своё недовольство против меня. Очень желал бы я, чтобы Вы вошли в моё положение и без всякого неудовольствия согласились отложить «Casse-noisette» и «Дочь короля Рене» на сезон 1892-1893 гг. Во всяком случае, я не нахожу другого выхода из той крайности, в коей нахожусь. Может ли быть хорошо моя музыка к этим двум сюжетам, если я пишу её через силу, с отчаяньем в душе, с уверенностью, что все выходит скверно, банальна, пошло, сухо, скучно? Теперь меня будет мучить и терзать мысль, что Вы на меня сердитесь. Дабы поскорее я мог узнать, так ли это, или, напротив, к моей невообразимой радости, Вы согласны отложить балет и оперу до после будущего сезона, убедительнейшее прошу написать мне несколько слов по следующему адресу: М-r Tschaikovsky Hotel Normandie Broadway 38-th Street New-York, U. S. A. Глубоко преданный и уважающий Вас, П. Чайковский

Rouen 15/3 April 1891 Deeply respected Ivan Aleksandrovich! As intended, after Paris, where I spent 3 weeks, and, naturally, did not write a single note, I have come to Rouen in order to do a little work. And for around a week now I have actually been working at certain times here; I still have 2 days remaining before sailing to America. By this time I will have the sketches for the first two scenes of the ballet all ready. The question is, when shall I do the rest? On my way to America I shall hardly have the opportunity to work. Firstly, I am in a foul mood, due to most complicated reasons, which I shall not expand upon so as not to tire you. Secondly, the effect of the oceans, the bustle on board the ship, perhaps the rocking, and most importantly, the tinkling on the piano by the various English misses who will be my companions — all of this will disturb me. Thirdly, I am already worried at the thought of the emotions that await me in America. Therefore, the most prudent thing would be if I did not even attempt to work on the ship. From my very first day in America, I am obliged to start rehearsals for the four concerts in which I must conduct. Whereupon the concerts shall start, along with the associated banquets, soirées, receptions — in short, all manner of preoccupations that are incompatible with composing. On the way back, perhaps I shall be calmer in spirit and able to work a little — but in any case, I shall do very little. I shall return to Russia at the end of May, or more likely, at the beginning of June. Here I shall need, at the cost of incredible exertion of all my strength, to compose an entire act of a ballet, and an entire opera, albeit a single-act one, though still quite large. And then all this needs to be orchestrated, to have it ready in time. In short, I have to pull off a very audacious musical trick. I shall most likely do so. But the fact is this. For some time now, the prospect of urgent, exhausting work has begun to alarm me. Here, in Rouen, I had to resort to incredible efforts of will and strenuous exertion in order to work. The result has turned out to be something colourless, dry, rushed, and bad. The consciousness that things are not going well, torments and tortures me to the point of tears, to sickness; a burning melancholy constantly gnaws at my heart, and I have not felt as unhappy as I do now for a long time. I want to keep my word (for at our last meeting, it seems I gave my definitive word to fulfil the task I had been given in time), yet at the same time I am profoundly convinced that nothing good will come from all my backbreaking efforts, either for the theatre, or for me. As always happens with people who are very nervous and impressionable, with unbalanced and broken natures, everything that now worries and burdens me has taken on some sort of monstrous proportions, turned into some feverish nightmare that gives me no peace, neither by day nor by night. "Confiturenbourg", "Casse-noisette", "King René's Daughter" — these images do not gladden me, nor inspire me, but rather frighten, terrify and haunt me, in both my dreams and reality, mocking me that I cannot cope with them. Finally (for God's sake, do not laugh, I am speaking completely seriously), for the last three days I have been simply ill from despair, fear and extreme melancholy. Tonight I suddenly decided that this cannot continue, and that I must upset you by declining to fulfil my word. Dear Ivan Aleksandrovich! I love you terribly, and cannot bear it when you are angry with me — but I assure you that I do not have the strength. Meanwhile, I realised that it would be better for me to warn you now in advance about the impossibility of writing the opera and the ballet for the next season, so that you could promptly commission something else to replace them. Is it not true that, in view of everything mentioned above, it is better to postpone "Casse-noisette" and "King René's Daughter" until the 1892-93 season? I feel I can do both of them very well without rushing. The second act of the ballet could be done surprisingly effectively — but it demands subtle, filigree work, and I do not have the time for this, and most importantly, I do not have the appropriate frame of mind, the freedom to work. I am not even talking about "King René's Daughter"; this is a rich subject for music, capable of warming and inspiring me to the point that I have no doubt of its success — unless this opera is the product of straining and haste. Therefore, for God's sake allow me, instead of the trick that I promised to pull off, but which I am either not in a position to do, or to do poorly, to present the scores of the ballet and the opera to you by the spring of next year, in a manner worthy of the expectations that you have placed upon me. I can accomplish my trip to America without torment, doubt and fear, I shall return home at peace and rested from all the possible emotions experienced in Paris and America, and I shall gradually begin to work with love, confident that I will be writing two chefs d'oeuvres (pardon my boastfulness). I console myself with the following consideration. When you wrote a reply to my letter regarding the suspension of "The Queen of Spades", you mentioned that only my ballet and opera were expected for the next season. But you did not then know that the Sovereign wanted "King Candaules", and that it would prove possible to stage "Mlada". Now you have these two major set-pieces, and perhaps this circumstance will help alleviate your displeasure towards me? I should very much like you to put yourself in my position and, without any displeasure, agree to postpone "Casse-noisette" and "King René's Daughter" until the 1892-1893 season. In any case, I do not find any other way out of the extremity in which I find myself. Can my music for these two subjects be good if I force myself to write it, with despair in my soul, with the certainty that everything will turn out bad, banal, vulgar, dry, and boring? Now I shall be tormented and tortured by the thought that you are angry with me. So that I can quickly learn whether or not this is so, or if, on the contrary, to my unimaginable joy, you agree to postpone the opera and the ballet until after the next season, I earnestly request you to write me a few words to the following address: Мr Tschaikovsky Hotel Normandie Broadway 38-th Street New-York, U. S. A. Your deeply devoted and respectful, P. Tchaikovsky