Letter 698
| Date | 21 December 1877/2 January 1878 |
|---|---|
| Addressed to | Nadezhda von Meck |
| Where written | San Remo |
| Language | Russian |
| Autograph Location | Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 3104) |
| Publication | Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 68–69 (abridged) П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 1 (1934), p. 131–133 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VI (1961), p. 318–319 To my best friend. Correspondence between Tchaikovsky and Nadezhda von Meck (1876-1878) (1993), p. 116–118 (English translation) |
Text and Translation
| Russian text (original) |
English translation By Brett Langston |
Сегодня утром я пошёл на почту и получил письмо, которое поставило меня в совершенный тупик. Оно совсем сбило меня с толку. Нужно Вам сказать, что вскоре после моего отъезда за границу явилась мысль назначить меня делегатом по музыкальной части на Парижскую выставку. Я отнёсся к этому плану с большим страхом, с большой антипатией (теперь Вы меня уже настолько знаете, что Вам должно быть понятно, до какой степени не по мне подобная должность), — но так как будущее было для меня совершенно темно и не было причины прямо отказаться, то я не отрицал, что приму на себя делегатство. Вскоре после того я получил официальный запрос от министерства финансов (которое устраивает русский отдел выставки), согласен ли я быть делегатом и находиться в Париже, в распоряжении начальника русского отдела Таля от начала года до конца выставки. Между тем — ни слова не было сказано о том, на какие средства я должен был бы содержать себя. Чтобы как-нибудь отдалить решение дела, а также вследствие того, что я тогда ещё не знал, какие мне предстоят средства к жизни, я отвечал, что невозможно дать утвердительный ответ, пока не будет назначено какое-нибудь определенное содержание делегату. Ответ долго не являлся, и я до такой степени привык думать, что правительство откажет в жалованье делегату, — что вовсе и забыл о Париже, как вдруг сегодня получаю ответ, что министр финансов назначил меня делегатом с жалованьем 1000 франков в месяц. Не могу Вам сказать, до чего я был сражён этим письмом. В нем, между прочим, говорится, что присутствие русского делегата необходимо на заседаниях музыкального комитета, которые состоятся от 10 до 18 января! Ведь это, значит, нужно почти сейчас ехать? Есть над чем призадуматься! С одной стороны, я несомненно болен, и болен не столько плотью, сколько духом. Ехать в Париж, знакомиться с массою людей, заседать, быть в чьём-то распоряжении, хлопотать о русской музыке в такое время, когда, вследствие плохого состояния курсов, никто из русских артистов на свой страх не решится ехать в Париж, суетиться, вести переписку чуть ли не со всеми русскими музыкантами, — совсем невесело. Кроме того, я пригласил брата с его воспитанником, и как раз в то время, когда они уже едут, я отправлюсь в Париж! Что мне сделать с ними? С другой стороны, если я могу содействовать распространению славы русской музыки, — не прямой ли долг мой бросить все, забыть собственные делишки, собственные неприятности и спешить туда, где я могу быть полезен для своего искусства и своей страны? Все это так. Но как же мне выйти из этой дилеммы? Я даже не знаю, где теперь брат, и не имею возможности остановить его, если он уж выехал. Сейчас я телеграфировал в Петербург, чтобы узнать, где брат? Мне даже некогда письменно посоветоваться с друзьями. Кто знает, может быть, для меня полезно оторваться от своей замкнутости и против воли окунуться в бездну парижской суеты? Но если Вы бы знали, чего это будет мне стоить! Разумеется, ничего сегодня не делал. Ах, господи! Когда ж можно будет успокоиться. До завтра, дорогой друг, надеюсь, что-нибудь решу. La nuit porte conseil. Ваш, П. Чайковский |
This morning I went to the post office and received a letter that sent me into a state of total bewilderment. It utterly confounded me. I need to tell you that soon after my departure abroad, the idea arose of appointing me as a delegate for the musical section of the Paris Exhibition. I viewed this plan with great trepidation and antipathy (you know me well enough now to understand the extent to which I am unsuited to this position) — but as the future was completely gloomy for me, and there was no reason to refuse outright, I did not demur from accepting the delegation. Soon after that, I received an official enquiry from the Ministry of Finance (which organises the Russian section of the exhibition) as to whether I would agree to be a delegate in Paris, at the disposal of Thal, the head of the Russian section, from the start of the year until the end of the exhibition. Meanwhile, not a word was spoken about how I should have the means to support myself. In order to somehow put off deciding the matter, and also due to the fact that I still did not then know what means of living lay ahead of me, I replied that it was impossible to give an affirmative response until some sort of specific substance was assigned to the delegate. No answer appeared for a long while, and I had become so reconciled to the thought that the government would deny the delegate's salary, that I had completely forgotten about Paris — when suddenly today I received a reply that the Minister of Finance has appointed me as a delegate with a salary of 1000 francs per month. I cannot tell you how stunned I was by this letter. It states, by the way, that the presence of the Russian delegate is required at the meetings of the music committee, which will take place from 10 to 18 January! Does this really mean I have to leave almost immediately? This needs some thought! On the one hand, I am undoubtedly ill, although ill not so much as in the flesh as in spirit. To go to Paris, to become acquainted with a mass of people, to sit in meetings, to be at someone else's disposal, lobbying for Russian music at such a time, when, due to the poor state of the courses, none of the Russian artists dare risk going to Paris of their own accord, the fuss of conducting correspondence with almost all Russian musicians — this is not a happy prospect. Besides this, I have invited my brother and his pupil, and just at the very time they are setting off, I will be on my way to Paris. What am I to do about them? On the other hand, if I can assist with disseminating the glory of Russian music, is it not frankly my duty to throw up everything, to forget my own affairs, my personal indelicacies, and to rush wherever I can be of use for my art and to my country? This is all true. But how to escape from this dilemma? I do not even know where my brother is now, and have no possibility of stopping him if he has already left. I have just sent a telegraph to Petersburg to find out where my brother is. I do not even have time to consult my friends in writing. Who knows, perhaps it will be beneficial for me to break away from my isolation and involuntarily plunge in to the abyss of Parisian commotion. But if you knew what a cost this would be to me! Naturally, I did not do anything today. Oh, Lord! When will I find peace again? Until tomorrow, dear friend, and I hope I can decide something. La nuit porte conseil. Yours, P. Tchaikovsky |
