Letter 1520

Date	28 June/10 July 1880
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Kamenka
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1594)
Publication	П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том IX (1965), p. 163–166

Text

Russian text (original)

28-го июня 1880 г[ода] Каменка Модичка! Я сильно не в духе, и причин тому несколько. Во-1-х, я потерял свою записную книжечку со стихотворениями Апухтина и моими эскизами и вот уже несколько дней тщетно ищу её. Во-2-х, у меня голова кругом ходит от будущих поездок и посещений. 1-го июля я еду в Браилов и ни отложить, ни сократить моего трёхнедельного пребывания там не могу, — а тут Толя требует, чтобы 15-го июля я был у Жедринских и объездил бы с ним чуть не всю Россию; Ипполит зовёт меня 10 числа идти с ним на пароходе в Крым и Кавказ; брат Коля требует настоятельно, чтобы в том же июле я погостил у него, Апухтин 15-го числа едет в Рыбницу и тоже повелевает мне быть там. Что мне делать? Ведь у меня денег как раз хватает только, чтобы доехать до Браилова! Я написал сейчас Толе, что прошу его, независимо от меня, располагать июлем как он хочет и знать только, что весь август я проведу в Каменке. А то если назначать друг другу rendez-vous, то от этого всегда только сумбур выходит! Пребывание моё в Браилове уже отравлено тем, что Толя выражает мне своё огорчение, что я не все время его отпуска буду с ним. Но что же мне делать? Во-1-х, не разберёшь, когда его отпуск и куда он собирается; во-2-х, могу ли я что-нибудь обещать, когда у меня решительно нет средств двинуться куда бы то ни было. Между прочим, Толя сбирается к тебе. У нас здесь после твоего отъезда было до того невыразимо пусто и скучно, что нельзя передать никакими словами. И тоску эту ощущал не только я, но решительно все, и особенно Лева. Теперь уже начинаю привыкать, но на душе у меня невесело. Во-первых, Женя мне отравляет жизнь и составляет для меня источник вечных терзаний. Я прихожу к убеждению, что пребывание её здесь — величайшее бедствие. Из объяснений с Левой я вижу, что его чувство к ней, по его собственному выражению, — болезненная ненависть. Каково ему знать, что не предвидится средств отделаться от неё и освободить, от неё Сашу! Была одна ночь, когда я под гнетом мысли, что моя обязанность — помочь им выйти из этого положе-ния, дошёл почти до истерики. Я не нашёл ничего другого, как накатать длиннейшее письмо к Ипполиту, в коем прошу его что-нибудь предпринять, дабы снять с Саши эту тяжёлую ношу. А она? Чем Лева и я менее остаёмся победителями в борьбе с чувством антипатии к ней, тем она более имеет торжественно-счастливый вид человека, вносящего с собой повсюду счастье и радость. Грустно также с каждым днём все более и более убеждаться, что в Флегонте она нашла человека, оценившего её могучий ум и чудные душевные качества. Дружба их все более и более утверждается; он сделался её конфидентом, и я случайно подслушал раз. как она с величайшим одушевлением рассказывала ему знаменитый эпизод с влюблённым в неё учителем гимназии. В другой раз я тоже подслушал, как она говорила ему о своей страсти к высшей математике и космографии. Флегонт целые дни проводит в самом решительном и абсолютном бездействии. Отслуживши свою службу в классах, он на весь остальной день принадлежит своему другу Жене и умным разговорам с ней. Он на-чинает мне сильно действовать на нервы; говорит решительно только или какие-нибудь наивности, или невыразимые пошлости. Оба друга бесят меня своей прожорливостью; как только один раз блюдо обнесено, то тотчас же слышится из уст Жени: «Остафий, дайте ещё», — приблизительно с таким напевом: Остафий дайте ещё. Флегонт же тоже приказание отдаёт лишь движением глаз или жестом *. А я с непостижимым ужасом вижу, как все то, что должно бы перейти в собственность Алёши, Евстафия и Фёдоры Петровны, переходит в утробы двух друзей. Смешно сказать! Но следить за числом кусков и трепетать за каждый из них, боясь, что Алёша будет голоден, сделалось теперь предметом нового мучения для меня. Это какое-то ребячество, это мелко и глупо, — но не могу!.. Алёша ездил в Чигирин и вернулся с торжеством. Наконец-то он съездил с удачей и выдержал указанный положением экзамен. Ему помогла протекция обедавшего у нас месяц тому назад учителя; а то, вследствие несоблюдения каких-то формальностей, смотритель училища хотел воспрепятствовать. Степан уже давно водворился и находится в самом лучшем настроении духа. Мы сделали несколько лесных поездок. Третьего дня ездили в Салабайчино, а вчера — в большой лес за ягодами, причём брали с собой для собирания их Марусю, Акулину, Сели-фана, Степана и Анну Ивановну. От Саши известия не особенно хорошие. Умер бедный Никсик Литке, и это на Сашу подействовало очень сильно. Она хочет после Франценсбадена поехать прямо в Авандус. Маля очень потрясена и убита горем. Впрочем это, кажется, ещё не решено (т. е. поездка Саши). Дети наши, слава Богу, здоровы и милы до крайности. Юрий недавно довёл меня до слез. Пришедши к обеду, я застал его за столом одного, и он тотчас же сообщил мне, что получил письмо от мамы; велел Мине принести письмо и заставил меня громко читать. Во время чтения он все время как-то неестественно громко смеялся, но когда я кончил, он вдруг опустил голову и начал тихо, но сильно плакать. Я был донельзя потрясён этим чудным излиянием любви к матери и сам, слегка заплакав, стал осыпать его нежностями и утеше-ниями, на что он отвечал сквозь слезы: «Я не знаю, отчего я плачу; мне очень весело!» Бобик изобрёл новый способ восхищать меня. Он обнимает меня и в это время в ухо мне высо-чайшим пискливым голосом поёт: «Питуся! Отциво ты миня абизяись, мне бóня, бóня, бóня!» Господи, до чего это у него мило выходит! Дима каждый вечер является аккуратно к ужину, причём встречает во мне сурового контролёра и счётчика всех съедаемых им кусков... Нет, мне нужно и хорошо будет на время уехать отсюда. Еду 1-го июля вечером. Пиши. Модичка, туда. Осыпаю тебя и Колю тысячью Поцелуев. Модя! Неужели мы зимой не будем вместе все четверо, т. е. ты, Коля, Алёша и я! Буду надеяться, что да. Твой П. Чайковский Ежедневно по вечерам играю с Левой три короля в пикет. * Отчего при этом глаза у него выражают как бы гнев и что-то пронзительно-ехидное?