Letter 1916

Date	22 December 1881/3 January 1882–23 December 1881/4 January 1882
Addressed to	Nadezhda von Meck
Where written	Rome
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 763)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 506–507 (abridged) П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 2 (1935), p. 588–590 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том X (1966), p. 297–299

Text

Russian text (original)

Рим  3 января 1882 г[ода] 22 декабря 1881 г[ода]   Дорогой, милый друг! Я соскучился по Вас: что-то давно не имел известий. Здоровы ли Вы? все ли благополучно? Надеюсь, что сегодня будет от Вас письмо. Я благоденствую в полном смысле слова. Ценою хитрейшей политики завоевал себе здесь полную свободу, никого не вижу, кроме своего интимного кружка, работаю успешно и нахожусь в самом лучшем расположении духа. Если б в России все было хорошо и оттуда получались бы хорошие известия, то лучшей жизни и представить себе невозможно. К сожалению, там не совсем ладно. Для нашего милого сердцу, хотя и печального отечества настала очень мрачная пора. Все ощущают неопределённое беспокойство и недовольство; все ходят там как бы на вулкане, который вот-вот раскроется и забушует; все чувствуют, что положение дел не прочно и должны произойти перемены, — но ничего предвидеть нельзя. О, как было бы хорошо, если б на русском престоле сидел бы теперь сильный умом и духом царь, с определенными стремлениями, с твёрдо начерченным планом! Увы! нами управляет добрый, симпатичный человек, мало одарённый от природы умом, плохо образованный, одним словом, не могущий взять в свои слабые руки расшатанный механизм государства. Собственно говоря, над нами нет теперь никакого правительства. Государь скрывается в Гатчине, от него исходят меры и распоряжения противоречивые; говорят, что он повинуется внушениям Каткова, по крайней мере, все иностранные газеты много толкуют о сильном влиянии Каткова на дела, но вместе с тем известно, что и Победоносцев играет роль ближайшего советника, а там Игнатьев, и даже про какую-то придворную даму пишут, что она решительно влияет на дела. Но все это: «des on dit», а ясного представления о духе и стремлениях наших правителей никто не знает. По-моему (теперь или никогда), ввиду отсутствия выдающихся людей, следовало бы искать указаний и поддержки в народе; призвать нас всех на совет и помощь было бы единственным средством обновить и усилить власть. Земский собор — вот, мне кажется, что теперь нужно русской земле. Царь от нас может узнать правду; мы можем помочь ему искоренить крамолу и сообща решить, что нужно, дабы Россия была сильной и счастливой. Весьма вероятно, что я очень плохой политикан. Быть может, все, что я говорю, очень наивно и неосновательно, — но только, когда случается думать о всем у нас происходящем, — я не нахожу никакого другого исхода, и для меня просто кажется непостижимо, как эта мысль недоступна тем, от кого наши судьбы зависят. Катков, называющий парламенты говорильнями и так ненавидящий слова: народное представительство, конституция, — напрасно, мне кажется, смешивает идею земского собора, который и в старину собирался в случаях, когда царь нуждался в совете, с европейскими палатами, парламентами и т. д. Земский собор, может быть, именно отвергнет конституцию в европейском смысле; — не в том дело, чтобы нам непременно сейчас же дали ответственных министров и всю процедуру английских учреждений, а в том, чтобы раскрыть истину, чтобы облечь правительство доверием народа и дать ему указания, как и куда нас вести. Никак не ожидал, что пущусь в политические рассуждения в письме к Вам, дорогая моя, и, если они покажутся Вам скучными и неосновательными, простите меня. Я хотел только сказать, что как ни чудно итальянское солнце, как ни наслаждаешься здесь роскошными дарами юга, а всё-таки живёшь жизнью общею с своим отечеством, и когда там неладно, то и мы здесь не можем быть вполне покойны. Семейные известия, из России получаемые, тоже не особенно радостны. В семействе сестры все болезни, Анатолий хандрит и недоволен своей участью...   4 я[нваря] 1882 23 д[екабря] 1881   Как мы сошлись с Вами, милый друг! Вчера я Вам писал по поводу грустных известий из России и безотрадного положения тамошних дел, а сегодня получаю Ваше письмо и вижу, что и Вы захотели поделиться со мной этими же чувствами. Не думайте, милый друг, что я утомляю себя сочинением трио. Сначала мне нужно было сделать над собой некоторое усилие, чтобы примириться с комбинацией инструментов, претящей моему слуху. Но теперь меня работа эта интересует и забавляет, а мысль, что трио доставит Вам удовольствие, придаёт этому занятию большую прелесть. Получил перевод и приношу Вам бесконечную за него благодарность. Благодарю Вас, милый друг мой, и за вырезку «Моск[овских] вед[омостей]», из коей я узнал, что «Буря» исполнялась в Берлине. Мне это известие очень приятно. По поводу моего Скрипичного концерта я должен сообщить Вам очень странное известие, сообщённое мне Юргенсоном. Концерт этот хотели играть в Петербурге сначала Котек, а потам Соре, и оба не могли исполнить своего намерения, потому что Ауэр и Давыдов восстали против этого несчастного концерта, говоря, что его невозможно играть, что это насмешка над публикой и т. д. Странно в этом то, что Ауэр и Давыдов мои так называемые друзья, что Ауэру, который всегда выставлял[ся] горячим любителем моей музыки, я в благодарность даже посвятил концерт! Меня ужасно трогает смелость Бродского, решившегося дебютировать в Вене с произведением трудным, новым и притом русским, чего в Вене не любят. Как я радуюсь, дорогая моя, что все четыре Ваших мальчика собрались к Вам провести праздники. Желаю Вам встретить их как можно радостнее. Благодарю Вас ещё раз, милый друг, за бюджетную сумму. Ваш, П. Чайковский Приношу мои поздравления с праздником Юлье Карловне и всем Вашим, а также Вл[адиславу] Альб[ертовичу].