Letter 1420

Date	4/16–6/18 February 1880
Addressed to	Nadezhda von Meck
Where written	Rome
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 630)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 373–375 (abridged) П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 2 (1935), p. 310–312 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том IX (1965), p. 44–46

Text

Russian text (original)

Рим 4/16 февр[аля] 1880 Мы воспользовались вчера чудеснейшей погодой, чтобы съездить в Тиволи. Это одно из восхитительней их мест, когда-либо мной виденных. Приехавши, мы отправились в Albergo della Sibilla, чтобы позавтракать. Стол был накрыт над крутым обрывом, внизу которого шумел водопад. Со всех сторон виднелись скалы и горы, поросшие оливковым лесом и пиннами. Солнце грело, как в июне. Потом совершили большую прогулку и, наконец, посетили знаменитую виллу d'Este, где Лист ежегодно проводит три месяца. Она великолепна, и из парка открываются величественные виды на Campagna di Roma. Вот, думал я, если б Надежда Филаретовна могла обладать подобной виллой и часть зимы ежегодно проводить в ней — как бы это было для неё хорошо! Сколь много это укрепляло бы Ваше здоровье, милый друг мой! Возвратились вечером. Все путешествие обходится недорого и очень удобно, благодаря недавно открывшейся конно-железной дороге. Сегодня я посетил галерею палаццо Боргезе, в которой есть несколько chef d'oeuvr'oв. Наибольшее впечатление произвела на меня роскошная картина Корреджио «Даная» и некоторые вещи Рафаэля. Не правда ли, друг мой, что, казалось бы, при таком образе жизни, при стольких чудных впечатлениях и от природы и от искусства нужно было бы блаженствовать? Между тем какой-то таинственный червь почти постоянно грызёт моё сердце. Совершенно недоумеваю, что со мной делается, но только я решительно не в своей тарелке и хотя совершенно здоров, но сплю нехорошо и не ощущаю в себе той бодрости и свежести, каких бы следовало ожидать при той обстановке, в которой я живу. Только минутами, мне удаётся отделаться от этого тяжёлого нравственного состояния и настоящим образом ценить все неизмеримые блага, которыми я в настоящее время пользуюсь. Боже мой! какая непостижимая и сложная машина человеческий организм! Как ни вглядываешься в себя, а никогда всё-таки не разгадаешь всех причин тех разнообразных явлений духовной и материальной жизни, которые следуют друг за другом и беспрестанно меняются. И как провести границу между духовными и физиологическими явлениями нашей жизни? Иногда мне кажется, что я страдаю какой-нибудь таинственной и чисто физической болезнью, которая и обусловливает различные настроения моей души. В последнее время мне все казалось, что у меня сердце не в порядке, но я припоминаю, что не далее, как в последнее лето доктор слушал моё сердце и нашёл его абсолютно здоровым. Приходится все сваливать на нервы, а что такое нервы? И почему в один и тот же день без всякой видимой причины то им угодно действовать правильно и нормально, то размягчаться, терять упругость и энергию и отзываться общим состоянием вялости и нерасположения к труду и к воспринятию художественных впечатлений! Все это загадка. Пишу Вам, имея перед собой великолепный букет фиалок. Их появилось много. Весна понемножку вступает в свои права. 6/18 февр[аля] 1880 г[ода] Чем более я смотрю на Микель Анджело, тем более удивляюсь ему. Я был сейчас в S[an] Pietro in Vincoli и долго смотрел на «Моисея». Церковь была пуста, ничто мне не мешало погрузиться в глубокое созерцание. Я Вас уверяю, милый друг мой, что мне сделалось страшно. Моисей, если помните, изображён встающим и обратившим голову в ту сторону, где приносится жертва Ваала. Лицо его гневно, грозно; фигура величественна и повелительна. Чувствуешь, что стоит ему встать и произнести слово — и заблуждающаяся толпа станет перед ним на колена. Ничего нельзя себе представить более совершенного, как эта грандиозная статуя. Видно, что у гениального художника форма выразила всю его мысль, — нет нигде усилия, нет того позирования, которое замечается, напр[имер], во всех статуях Бернини, а их в Риме, к сожалению, так много. Сначала я не понимал, почему говорят, что Бернини испортил так много памятников древнего искусства и эпохи возрождения. Сначала я довольствовался эффективностью поз его фигур. Только мало-помалу для меня открылось, что даже такая эффектная вещь, как фонтан Тpeви, грешит изысканностью формы, недостатком простоты и правды. Да! Рим — хорошая школа для развития вкуса к пластическим искусствам, и я в этом отношении сделал огромный шаг вперёд. Я очень доволен книгой, которая попала мне в руки и с которой вот уже второй день я не могу расстаться. Это не что иное, как превосходный французский перевод Тацита. До сих пор я имел понятие о Таците только по выдержкам из него других писателей; впервые пришлось читать его. Это большой и сильный художник. Ещё позвольте Вам рекомендовать мемуары Меттерниха, если их ещё не было в Ваших руках. Концерт мой понемножку подвигается. Для меня так же непостижима та апатия и неохота к труду, которыми я страдаю в эту минуту, как лёгкость, с которой я написал эту вещь в Каменке и Париже. Тогда я был нравственно здоров, теперь не совсем. Я думаю, что для меня хорошо будет проехаться, но по разным причинам я ещё не могу теперь оставить Модеста и раньше двадцатого не выеду. До свиданья, дорогой и милый друг. Ваш П. Чайковский Как здоровье Юлии Карловны? Что делает Милочка? Кланяюсь им, а также Пахульскому.