Letter 3456

Date	1/13–9/21 January 1888
Addressed to	Nikolay Kashkin
Where written	Lübeck and Hamburg
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 216)
Publication	Театр (25 October 1908) (abridged) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XIV (1974), p. 319–320.

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Любек 13/1 января 18[88] Ну, можно ли было ожидать, что я встречу Новый год в Любеке? Вот уж 2 дня как я здесь, и предстоит ещё остаться 3 суток. Этот отдых в незнакомом городе, в одиночестве и полной свободе, оказывает на меня необыкновенно благотворное влияние. Он до того нужен был, и я до того счастлив, что могу целый день молчать и ни с кем не сталкиваться, — что ощущение спокойствия и свободы заглушает всякое чувство тоски. Я встречал Нов[ый] году себя в комнате и нисколько не грустил. Утром занимаюсь зубрением вещей, которые придётся дирижировать, перед обедом гуляю (погода чудная), в 1¼ обедаю в табльдоте и упорно молчу, наблюдая за целой толпой актёров и актрис, сидящих рядом со мной; потом гуляю, работаю, а вечером третьего дня был в бане, а вчера в театре. Приезжал Барнай на одну гастроль; давали «Отелло». Барнай гениален. Кто бы мог подумать, что в Любеке прекрасный, освещённый электричеством театр, с железной занавесью на случай, пожара, вообще с полным комфортом и безопасностью. Самый город очень симпатичен или кажется мне таким благодаря наслаждению, которое я испытываю от одиночества и свободы. Про, пребывание в Гамбурге я писал Губертам. Виделся с Бюловым. Он и жена очень любезны, но какая-то перемена в отношении ко мне есть. Ратер очень любезен и мил. Мы с Бродским так и покутили в погребе после репетиции. 14/2 января Удовольствие моё кончилось. Вчера пошёл в «Африканку». В антракте меня ловят несколько господ; оказалось, что меня узнали; пошли знакомства, разговоры о музыке, просьба, пойти в клуб, обещание навещать меня, уговаривание остаться и т. д. Я объявил, что болен, иду спать, что завтра утром уезжаю и т. д. В том числе приставал русский Огарёв, автор дилетантской оперы, которую давали в Шверине. Отчаяние моё было бесконечно. Сегодня велел портье говорить всем, что я уехал, и просидел безвыходно в комнате. Получил известие, что мне назначена пенсия в 3 тыс[ячи] р[ублей]. 20/8 января Я здесь уже четвёртый день. Было три репетиции. Музыканты с первой минуты отнеслись с сочувствием, иные даже восторженно. Оркестр хуже Лейпцигского. На второй репетиции, когда стали играть концерт (ор. 23), оказалось, что букв нет, что в партии гобоя на стр[анице] 1-ой есть ноты, и на 4-ой есть, а на 2-ой и 3-ей пустая и т. п. Было ужасно неприятно, и стоило невероятных усилий, чтобы дело совсем не расстроилось. Я злился на себя, что не взял партий, игранных в Москве. 21 янв[аря] Публичная репетиция была третьего дня в 2 часа, а утром в девять простая репетиция. Можешь себе представить, до чего я устал. Шло очень хорошо. Затем у Ратера был торжественный банкет и я говорил немецкий спич. Вчера состоялся концерт. Все шла отлично. Публика была очень довольно, и успех настоящий. Сапельников играл превосходно. После концерта был ужин во фраках у Бернута. Было человек сто. Я должен был сказать большую немецкую речь, которую приготовил заранее. Потом говорились разные речи в мою честь. Очень лестно, очень приятно. Но господи, чего все это мне стоит!! Ей-Богу, кажется, не выдержу. От посетителей, приглашений и т. п. отбою нет. Сегодня в Tonkünstlerverein торжество в мою честь. Сейчас еду к Musikdirektorу Лаубе, который с своим оркестром будет играть разные мои вещи. Ты мне прислал письмо от Souchon, председателя общества авторов в Париже. При письме должен быть акт, а акта нет. Где он застрял? Пришли мне, ради Бога. Фридрих бомбардирует меня телеграммами, что я должен 27 дать свой концерт в Дрездене, и требует, чтобы 24 я был на репетиции. Я решительно отказываюсь и телеграфировал, по совету всех здешних, что расходы его заплачу. Обнимаю. П. Чайковский

Lübeck 13/1 January 1888 Well, who could have expected that I'd be celebrating the New Year in Lübeck? I've already been here for 2 days, and there are still 3 to go. This respite in an unfamiliar town, in solitude and complete freedom, turns out to have have had an exceptionally beneficial effect on me. I needed it so much, and I'm so fortunate that I can have the whole day in silence and not run into anyone, that the sense of tranquillity and freedom suppresses any feelings of melancholy. I celebrated the New Year in my room and wasn't in the least sad. In the mornings I study the things that I need to conduct, before lunch I go for a stroll (the weather is wonderful), at 1.15 I have lunch at the table d'hôte and remain stubbornly silent, watching the whole crowd of actors and actresses sitting next to me, then I walk, and work; two evenings ago I went to the bathhouse, and yesterday to the theatre. Barnay came for one tour; they gave "Othello". Barnay is a genius. Who could have thought that Lübeck would have a beautiful, electrically illuminated theatre, with an iron curtain in case of fire, and complete comfort and safety in general. The town itself is very sympathetic, or seems so to me thanks, to the pleasure I take from the solitude and freedom. I've written to the Huberts about my visit to Hamburg. I saw Bülow. He and his wife are very courteous, but there's some sort of change in their attitude towards me. Rahter is very courteous and kind. Brodsky and I went boozing in a keller after the rehearsal. 14/2 January My enjoyment has ended. Yesterday I went to see "L'Africaine". During the intermission I was cornered by several gentlemen; it turned out that they had recognised me; there were introductions, conversations about music, invitations to a club, promises to visit me, entreaties to stay, etc. I declared that I was ill, that I was going to bed, that I was leaving tomorrow, etc. Among them was a Russian, Ogaryov, the author of an amateurish opera that was given in Sweden. My despair was endless. Today I told the porter to tell everyone that I had left, and I sat hopelessly in my room. I received the news that I've been assigned a pension of 3 thousand rubles. 20/8 January I've been here for four days now. There have been three rehearsals. From the first moment the musicians treated me with sympathy, some even enthusiastically. The orchestra is worse than Leipzig's. At the second rehearsal, when they started to play the concerto (Op. 23), it turned out that there were no letters, that the oboe part had music on page 1 and on page 4, but the 2nd and 3rd pages were blank, etc. It was awfully unpleasant, and it took incredible effort to prevent myself from becoming at all upset. I was angry with myself for not bringing the parts they used in Moscow. 21 January The public rehearsal was two days ago at 2 o'clock, and in the morning at nine there was an ordinary rehearsal. You can imagine how tired I was. It went very well. Then Rahter held a formal banquet and I gave a speech in German. The concert took place yesterday. Everything went splendidly. The audience were very pleased, and it was a genuine success. Sapelnikov played excellently. After the concert there was a supper in tails at Bernuth's, with a hundred or so people. I had to give a big speech in German, which I'd prepared in advance. Then various speeches were made in my honour. Very flattering, very nice. But Lord, at what a cost to me!! By God, I don't think I can stand it. There's no end of visitors, invitations, etc. There's a celebration at the Tonkünstlerverein today in my honour. I'm just on my way to see Musikdirektor Laub, who'll be playing various things of mine with his orchestra. You sent me a letter from Souchon, chairman of the Society of Authors in Paris. There should have been an receipt in the letter, but there was no receipt. What has happened to it? Send it to me, for God's sake. Friedrich is bombarding me with telegrams that I must give his concert on the 27th in Dresden, and demands that I come to the rehearsal on the 24th. I have categorically refused and telegraphed that on the advice of everyone here, I will pay his expenses. I embrace you. P. Tchaikovsky