Letter 3794

Date	15/27 February 1889
Addressed to	Aleksandr Glazunov
Where written	Berlin
Language	Russian
Autograph Location	unknown
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 3 (1902), p. 297 (abridged) Советская музыка. 3-й сборник статей (1945), p. 58–60 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XV-А (1976), p. 48–50
Notes	Manuscript copy in Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

27 февр[аля]/15 февр[аля] 1889 года Вы угадали, дорогой, добрейший Александр Константинович. Письмо Ваше застало меня в Дрездене неделю тому назад, утром, перед самой репетицией. Отраду оно доставило мне большую; я тогда, как и теперь, и как, вероятно, будет длиться вовсе время моего путешествия, безумно скучаю и тоскую, и трудно выразить, до чего мне приятно и дорого всякое письмо от доброго и милого человека из России. Расскажу Вам мою «Одиссею» по порядку. Прежде всего я попал в Кёльн к самой репетиции, каких было всего три. Можно ли себе представить, что во второстепенном немецком городе имеется первоклассный оркестр? Я был убеждён, что найду там лишь сносный. Но оказалось, что Вюльнер, тамошний капельмейстер, ценою больших усилий и энергии, сумел организовать превосходнейший огромный оркестр, который необычайно удивили восхитил меня с первых же тактов 3-ей сюиты, которую я там исполнял. Первых скрипок двадцать и какие! Духовные изумительны! Труднейшее скерцо этой сюиты они с листа сыграли так, как будто раз десять перед тем уже его играли! С таким оркестром и при 3-х репетициях не трудно было добиться безусловно превосходного исполнения. Зал тоже превосходный и публика, не особенно склонная к упорному консерватизму, каковым отличаются многие города Германии. Успех был очень большой, и при вызове музыканты сыграли мне туш. На другой день утром я уже уехал во Франкфурт, где через 2 дня состоялся опять концерт, и опять я играл 3-ю сюиту. Здесь оркестр тоже прекрасный и большой, но скрипки по казались мне менее хороши, чем в Кёльне, хотя, как мне сообщали, большинство из них концертмейстеры из ближайших городов, съезжающиеся к концерту. Виолончелей 12!! И один из них — Коссман, в своё время знаменитость, бывший когда-то профессором в Москве. Здесь (т. е. во Франкфурте) на программе стояла увертюра «1812 г[ода]», но на первой репетиции распорядители испугались финального треска и сделали мне робко предложение сыграть что-нибудь другое, но так как другого ничего под рукой не было, то ограничились Сюитой. Успех и здесь был столь же великий, сколь и неожиданный, ибо франкфуртская публика очень классична (а меня ведь в Германии считают отъявленным революционером). После Франкфурта был концерт в Дрездене, весь из моих сочинений. Оркестр в Дрездене оказался очень неважный, и там мне было очень трудно, тем более, что голоса 4-ой симфонии, которую я играл, оказались, как всегда у Юргенсона, с массой ошибок. Первых скрипок было всего 10 и неважных. Духовые плоховаты. Пришлось ограничиться только двумя оркестровыми вещами, — симфонией и ф[орте]пьянным концертом, — остальное были романсы и мелкие пьесы. Первая часть симфонии была принята весьма холодно, andante — лучше, скерцо вызвало бурные рукоплескания, и затем уже все шло в смысле успеха отлично. Концерт играл пианист Зауэр превосходно. Из Дрездена отправился в Берлин. Здесь я был приглашён дирижировать двумя вещами и концерте Филармонического общества. После долгих колебаний были выбраны «Струнная серенада» и «Франческа». Про берлинский оркестр я Вам говорил. Он великолепен и по свойствам своим очень напоминает петербургский. Концерт состоялся вчера. Не скажу, чтобы успех был очень велик. После «Франчески» я явственно слышал несколько очень энергических свистков. Однако ж, всё-таки, в общем, сошло хорошо. Вальс в «Серенаде» бисировали. Если бы все моё путешествие состояло только из репетиций и концертов, то оно было бы даже приятно. Но, к сожалению, меня одолевают приглашениями на завтраки, обеды и ужины; я никогда не бываю один и, вследствие того, чувствую такую усталость, такую тоску, что нередко, попавши домой, плачу, как маленький ребёнок. В тоске, которая гнетёт меня, есть что-то болезненное, жгучее и в высшей степени мучительное. Говорю Вам совершенно искренно, что я не выдержал бы и уехал бы домой, если б не мысль, что в лице моем чествуется русская музыка вообще и что я должен являться туда, где мной интересуются. Весьма сожалею, что в русских газетах про одержанные мною победы ничего не пишется. Но что тут делать? У меня нет друзей в русской прессе, да если бы и были, как-то совестно посылать о себе известия. Газетные статьи про меня очень курьёзны; некоторые сильно ругательные, другие — лестные, но и те, и другие свидетельствуют об очень малом знакомстве немцев с русской музыкой. Впрочем, есть и исключения. И в Кёльне, и во всех других городах, где я был, я встречал людей, серьёзном заинтересованных и хорошо знающих русскую музыку. Чаще всего похваливают симфонию Es-dur Бородина. Вообще Бородин особенно пришёлся по вкусу немцам, хотя, собственно, только именно эту симфонию они и любят. Очень значительное число людей спрашивало меня про Вас. Знают, что Вы ещё очень юны, и удивляются, когда я рассказываю, что Вам было 15 лет, когда Вы написали Es-dur'ную симфонию, известную им по исполнению на фестивале. Клиндворт в одном из предстоящих концертов, коими он дирижирует в Берлине, собирается сыграть что-нибудь русское. Я рекомендовал ему «Испанское каприччио» Р[имского]-Корсакова и «Стеньку Разина». Он сказал, что выпишет и что-нибудь из двух сыграет. Слышал я очень мало, ибо все вечера заняты приглашениями. Был на симфоническом концерте здешнего оперного театра. Обстановка была блестящая, но исполнение очень посредственное. Играли 9-ую симфонию и играли весьма неважно. Отсюда я поеду в Лейпциг для свидания с тамошними приятелями, потом в Женеву, потом в Лондон и потом домой. Вторую половину марта хочу провести где-нибудь в Швейцарии и сочинять последнее действие балета. Боже мой, как мне мучительно грустно, когда подумаю, что ещё 1½ месяца осталось до выезда в Россию! Очень может статься, что не вытерплю и уеду раньше. Прощайте, дорогой, добрый, милый друг! Всем общим друзьям поклон. Ваш П. Чайковский Если обрадуете письмом, адресуйте, всё-таки, Вольфу. Простите, что я так долго не мог собраться ответить Вам. Ей-Богу, невозможно было.

27 February/15 February 1889 You guessed correctly, dear, most kind Aleksandr Konstantinovich. Your letter caught me in Dresden a week ago, just before the rehearsal. It was a great comfort to me, since then, as now, and probably throughout the whole extent of my journey, I was madly homesick and miserable, and it is difficult to express how pleasant and precious any nice and kind letter from a Russian person is to me. I shall describe my "Odyssey" to you in order. First of all I called at Cologne for the rehearsals, of which there were three in all. Could you imagine that in a second-tier German town there is a first-class orchestra? I was convinced that it would be merely tolerable. But it turned out that Wüllner, the local kapellmeister, at the expense of great energy and effort, had managed to organize a superb and enormous orchestra, which exceptionally surprised and delighted me from the very first bars of the 3rd suite, which I performed there. There were twenty first violins, no less! The winds were astonishing! They played this suite's very difficult scherzo from sight, as if they had already played it ten times before! With such an orchestra and with 3 rehearsals, it wasn't difficult to achieve an assuredly excellent performance. The hall was also excellent, and the audience was not especially prone to the obstinate conservatism that characterises many German towns. The success was very great, and when I was called for the musicians played me a flourish. The next morning I left for Frankfurt, where 2 days later a concert again took place, and again I played the 3rd suite. The orchestra here was also marvellous and large, but the violins seemed to me inferior to those in Cologne, although, as I was informed, most of them were concertmasters from nearby cities, assembled for the concert. There were 12 cellos!! One of these — Cossmann — was famous in his time, and was once a professor in Moscow. Here (i.e. in Frankfurt) the programme included the overture "The Year 1812" but at the rehearsals the stewards were alarmed by the final crashes, and apprehensively suggested I should play something else, but since there was nothing else to hand, I confined myself to the Suite. The success here was as great as it was unexpected, because the Frankfurt audience is very classical (and after all, in Germany I am considered a notorious revolutionary). After Frankfurt there was a concert in Dresden, entirely of my works. The Dresden orchestra turned out to be very mediocre, and it was very difficult for me there, especially since the parts of the 4th symphony, which I played, turned out to have a lot of mistakes, as always with Jurgenson. There were only 10 mediocre first violins. The winds were poor. I had to confine myself to just two orchestral items — the symphony and the piano concerto — the rest were romances and small pieces. The symphony's first movement was received very coldly, the andante better, the scherzo provoked storms of applause, and then everything else that followed was a splendid success. The concerto was played superbly by the pianist Sauer. From Dresden I set off for Berlin. Here I was invited to conduct two items at a Philharmonic Society concert. After much vacillation, the "String Serenade" and "Francesca" were selected. I've told you about the Berlin orchestra. It is magnificent and its composition is very similar to Petersburg. The concert took place yesterday. I cannot say it was a very great success. After "Francesca" I clearly heard some very loud whistles. However, it generally went very well all the same. The waltz in the "Serenade" was encored. If all my journey had consisted only of rehearsals and concerts, then this might even have been pleasant. But, unfortunately, I am inundated with invitations to lunches, dinners and suppers; I never find myself alone, and as a consequence I feel so tired and so homesick that, on returning home, I often cry like a small child. There is something painful, even feverish, in the homesickness that weighs upon me. I say to you with absolute sincerity that I could not endure it and would go home, were it not for the thought that through me Russian music in general is being honoured, and that I must appear whenever and wherever it is in my interests. I am extremely saddened that nothing has been written about my successes in the Russian newspapers. But what's to be done? I have no friends in the Russian press, and indeed even if there were any, they would somehow be ashamed to put out news about me. The newspaper articles about me are very curious; some are strongly abusive, others flattering, while others demonstrate how very little the Germans are acquainted with Russian music. However, there are exceptions. Both in Cologne and every other town I have been to, I have met people who are seriously interested and well acquainted with Russian music. Borodin's E-flat symphony is most often praised. The Germans are especially well-disposed towards Borodin in general, although in fact it's only this symphony that they like. A very significant number of people asked me about you. They know that you are still very young, and are surprised when I tell them that you were 15 when you wrote the E-flat symphony, which they know from its performance at the festival. Klindworth in one of the forthcoming concerts he is conducting in Berlin, is considering playing something Russian. I've recommended Rimsky-Korsakov's "Spanish Capriccio" and "Stenka Razin". He said he would play one of the two and would write. I've listened to very little, because every evening is taken up with invitations. I did go to a symphony concert in the local opera theatre. The atmosphere was brilliant, but the performance very undistinguished. They played the 9th symphony, and very indifferently. From here I will be going to Leipzig to see my friends there, then to Geneva, then to London and then home. I want to spend the second half of March somewhere in Switzerland and to compose the last act of the ballet. My God, how much it grieves me to think that I have another month and a half before leaving for Russia! It may well happen that I will not bear it, and leave early. Farewell, my dear, good, kind friend! My regards to everyone in general. Yours P. Tchaikovsky If you cheer me up with letters, address these to: Wolff. I'm sorry that I could't muster myself to answer you for so long. My God, it's been impossible.