Letter 4058
| Date | 3/15 March 1890 |
|---|---|
| Addressed to | Modest Tchaikovsky |
| Where written | Florence |
| Language | Russian |
| Autograph Location | Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1931) |
| Publication | Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 3 (1902), p. 357–358 (abridged) П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 446–448 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XV-Б (1977), p. 85–88 Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 447–449 (English translation; abridged) |
Text and Translation
| Russian text (original) |
English translation By Brett Langston |
3 марта [18]90 Хотел сегодня писать Коле, но так как есть много вещей, которые тебе нужно сказать, то ему напишу завтра или послезавтра. Оперу кончил 3 часа тому назад и сейчас же Назара услал с телеграммой к тебе. Сегодня получил твоё письмо, в коем ты выражаешь беспокойство о разных подробностях либретто. Тебе, Моденька, кажется, немножко неприятно, что я кое-где намарал стихи в твоём либретто, и я это чувство понимаю. Уж быть автором чего-нибудь, так вполне. Но во 1-х), мы живём на расстоянии тысяч километров друг от друга, и сообщаться о всяких подробностях было невозможно. Во 2-х), я так мало изменил и прибавил! В 3-х), прошу тебя менять мои вирши сколько тебе угодно. Очень радуюсь, что тебе понравилась моя мысль кончить 3-ю картину входом Екатерины. Текст похоронного пения у меня следующий (я и забыл тогда прислать его вместе с другими переменами): Хор (за сценой)
1) Господу молюсь я, чтобы внял он печали моей, ибо зла исполнилась душа моя и страшусь я плененья адова. О, воззри, Боже, на страданья раба своего. 2) Даждь жизнь ей бесконечную. Я думаю, что в печатное либретто можно, пожалуй, ни того, ни другого хора не помещать. Или же ограничиться первым, ибо «даждь жизнь ей бесконечную» появляется в конце сцены уж совсем в отдалении и зрителю этих слов не расслышать, притом же они слишком отрывочны. Во всяком случае, подлинный славянский текст невозможен, его и цензура не пропустит, а если по нечаянности и пропустит, то потом пристанет какой-нибудь 1 человек, одержимый духом Победоносцева. Томского должен петь непременно Мельников (или, если будут дублировки, также и Чернов). Я совершенно согласен с тем, что Томский немного пожилой, но во 1-х, немного, т. е. лет около 40, а во 2-х, я не вижу надобности что-либо менять в словах. Просто Мельников помолодит себя на 20 лет, а Чернов сделает себя постарше на 10. Не думаю, чтобы нужно было менять апрель из-за монолога Лизы к ночи. Но уж если менять, то на осень; так, чтобы первая картина происходила в сентябре. Ведь в апреле начало ночи, кажется, может быть ещё тёмное. Стоит ли возиться из-за пустяшной подробности. Впрочем, как хочешь; но знай, что у меня в первой хоровой сцене намёк на соловьиное пение, и это очень трудно будет уничтожить. Модя! Я совершенно забыл послать тебе слова ариэтты Гретри, которую Графиня поёт в 4-ой картине. Ведь их необходимо поместить в печатное либретто. Картина IV
Сцена II
Монолог Графини кончается словами «король меня слыхал. Я как теперь все вижу...» (поёт):
(прерывает пение, оглядывается и, как бы очнувшись)
(Горн[ичные] и прижив[алки], ост[орожно] ступая, уходят. Граф[иня] засыпает, напевая предыдущее.)
Кажется, больше по поводу либретто ничего не имею сказать. Сегодня написал brindisi (задуманное уже прежде) и докончил интродукцию. Самый же конец оперы я сочинял вчера перед обедом, и когда дошёл до смерти Германа и заключительного хора, то мне до того стало жаль Германа, что я вдруг начал сильно плакать. Это плакание продолжалось ужасно долго и обратилось в небольшую истерику очень приятного свойства: т. е. плакать мне было ужасно сладко. Потом я сообразил, почему (ибо подобного случая рыданья из-за судьбы своего героя со мной ещё никогда не было, и я старался понять, почему мне так хочется плакать). Оказывается, что Герман не был для меня только предлогом писать ту или другую музыку, а все время настоящим, живым человеком, притом очень мне симпатичным. Так как Фигнер мне симпатичен и так как все время я воображал Германа в виде Фигнера, то я и принимал самое живое участие в его злоключениях. Теперь я думаю, что, вероятно, это тёплое и живое отношение к герою оперы отразилось на музыке благоприятно. Вообще мне в эту минуту кажется, что «Пиковая дама» опера хоть куда. Увидим, что будет потом. В Рим я уезжаю во вторник, через 2 дня. Я послал в Рим в разные гостиницы письма с предложением принять меня на таких-то условиях. По получении ответов решу, где буду жить, и сейчас же уеду. Пока не кончу переложения, не буду и думать о возвращении в Россию, хотя меня давно уже тянет, особенно во Фроловское. Бедный мой Алёша! Целую и обнимаю тебя и Колю! П. Чайковский Погода совсем летняя. Самое-то главное и забыл написать. Ни за что в мире не пойду к консулу свидетельствовать доверенность. Получу пенсию разом в мае, а покамест я написал П. И. Юргенсону, чтобы он выслал О[сипу] Ивановичу 500 р[ублей], а ты их получи (он даст тебе знать, когда получит деньги), отдай милому Коле (я очень тронут его любезной готовностью выручить), а с остальными распорядись, как знаешь. Пожалуй, возьми себе все 200, ведь тебе, вероятно, нужно. Я в деньгах нуждаюсь, но во 1-х), летом мои обстоятельства, наверно, поправятся, а во 2-х). у меня к деньгам теперь полное равнодушие. Как-нибудь проживу, а главное хорошо, что опера кончена! Назар уже почти вовсе не хромает. Очень здоров и весел. Начинает порядочно понимать по-итальянски. Ох, устал! П. Ч. Скажи Бобу, что оперу я кончил. А также дай знать Всеволожскому. P. S. . Ларош писал мне, что он и Направник ворчат, что я так скоро написал. Как они не понимают, что скорость работы есть коренное моё свойство; я иначе не могу работать, как скоро. Но скорость вовсе не означает, что я кое-как написал оперу. Были вещи, которые я тихо писал, напр[имер], «Чародейку», 5-ю симфонию, и они не удались, а балет я сочинил в три недели, «Евг[ения] Он[егина] », тоже невероятно скоро. Вся штука в том, чтобы писать с любовью. А «Пиковую даму» я писал именно с любовью. Боже, как я вчера плакал, когда отпевали моего бедного Германа! Я твёрдо пока верю, что «Пиковая дама» хорошая, а главное — очень оригинальная вещь (говорю не в музыкальном смысле, а вообще). |
3 March 1890 I wanted to write to Kolya today, but since there are many things that I need to tell you, I'll write to him tomorrow or the day after. I finished the opera 3 hours ago and immediately sent Nazar off with a telegram to you. Today I received your letter in which you express concern about various details of the libretto. I think it was somewhat unpleasant for you, Modenka, that I have scribbled some verses here and there in your libretto, and I understand this feeling. To be the author of something is quite sufficient. But, firstly, we live thousands of kilometres away from each other, and it's impossible to communicate about every little detail. Secondly, I changed and added so little! And thirdly, I asked you to change my verses as much as you see fit. I'm very glad that you liked my idea of ending the 3rd scene with Catherine's entrance. The text of the funeral chant is as follows (I forgot to send it together with the other changes): Chorus (off-stage)
1) I pray to the Lord that He will heed my sorrow, for my soul is filled with evil and I fear the captivity of hell. O Lord, behold the suffering of your servant. 2) Grant them eternal life. I'm not sure if it's possible to include either chorus in the printed libretto. Or confine yourself to the first, because "grant them eternal life" appears at the end of the scene altogether distantly, and the audience cannot hear these words, and what's more, they are too fragmentary. But in any case, an authentic Slavonic text is impossible, because the censor won't let it through, and if by chance it does, then some individual possessed by the ghost of Pobedonostsev will make a fuss. Tomsky must certainly be sung by Melnikov (or, if there are substitutions, also by Chernov). I completely agree that Tomsky is a little older, but firstly, it's just a little, i.e. around 40, and secondly, Ii don't see the need to change anything in the words. It's just that Melnikov will make himself 20 years younger and Chernov will make himself 10 years older. I don't think it was necessary to change April because of the Liza at night monologue. But if you change it, then make it autumn, so that the first scene takes place in September. After all, in April it might still be dark at the start of the night. Is it worth fussing over such a trifling detail? However, do as you wish; but just know that in the first choral scene I have a hint of nightingale song, and this will be very difficult to eliminate. Modya! I completely forgot to send you the words of Grétry's arietta, which the Countess sings in the 4th scene. After all, it needs to be included in the printed libretto. Tableau IV
Scene II
The Countess's monologue ends with the words "the king listened to me. I can see it all now" (sings):
(interrupting her singing, looking around, as if awakening)
(The maids and hangers-on leave, stepping carefully. The Countess falls asleep, singing the same as before.)
It seems I've nothing more to say about the libretto. Today I wrote the brindisi (as I'd previously intended), and finished off the introduction. I was composing the very end of the opera yesterday before dinner, and when I reached Herman's death and the final chorus, I felt so sorry for Herman, that I suddenly broke down in tears. This sobbing lasted an awfully long time, and turned into minor hysterics of a very pleasant nature, i.e. my tears were awfully sweet. Then I realised why (because such an instance of sobbing over the fate of my hero had never happened to me before, and I tried to understand why I wanted to cry so much). It turns out that Herman was not merely an excuse to write this or that music, but the whole time he was a real, living person, and, moreover, most sympathetic to me. Since I am sympathetic towards Figner, and since the whole time I was imagining Herman in the form of Figner, then I was very keenly involved in his misadventures. I think now that this warm and keen attitude towards the hero of the opera has probably had a favourable effect on the music. Generally, at this moment, I think that "The Queen of Spades" is somewhat more than an opera. We'll see what happens. I'm leaving for Rome on Tuesday, in 2 days. I've sent letters to various hotels in Rome proposing they accept me on such and such terms. Once I receive the answers, I'll decide where I'm going to live, and I'll leave immediately. Until I finish the arrangement, I won't even think about returning to Russia, although I've been drawn to it for ages, especially to Frolovskoye. My poor Alyosha! I kiss and hug you and Kolya! P. Tchaikovsky The weather is altogether summery. I forgot to write the most important thing. There is no way in the world that I'll go to the consul to testify for a power of attorney. I'll receive all my pension at once in May, but in the meantime I've written to P. I. Jurgenon asking him to send 500 rubles to Osip Ivanovich, and when you receive them (he will let you know when he has the money), give some to dear Kolya (I was very touched by his kind readiness to help), and do what you will with the rest. Perhaps, take a whole 200 for yourself, because you probably need it. I have need of money, but, 1) in the summer my circumstances will surely improve, and 2) I have a total disregard for money now. I'll manage somehow, but it's just so good that the opera is finished! Nazar isn't limping any more. He's very well and cheerful. He's starting to understand Italian quite decently. Oh, I'm tired! P. T. Tell Bob that I've finished the opera. And also let Vsevolozhsky know. P. S.. Laroche wrote to me that he and Nápravník were grumbling that I wrote too quickly. They fail to understand that working quickly is my fundamental quality; I cannot work any other way than quickly. But speed doesn't mean that I've written the opera slapdash. There have been things that I've written slowly, for example, "The Enchantress" and the 5th symphony, and they were not successful, while I composed the ballet in 3 weeks, and "Yevgeny Onegin" also incredibly quickly. The whole point is to write with love. And I wrote "The Queen of Spades" with love, God, how I sobbed yesterday when the funeral service was held for my poor Herman! I still firmly believe that "The Queen of Spades" is a good, and most importantly, an original thing (I'm not speaking in a musical sense, but generally). |
