Letter 4114

Date	18/30 May 1890
Addressed to	Grand Duke Konstantin Konstantinovich
Where written	Frolovskoye
Language	Russian
Autograph Location	Saint Petersburg (Russia): Institute of Russian Literature of the Russian Academy of Sciences (Pushkin House), Manuscript Department (?. 137, No. 78/24)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 3 (1902), p. 368–370 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XV-Б (1977), p. 148–150

Text

Russian text (original)

г[ород] Клин, с[ело] Фроловское 18 мая 1890 г[од] Ваше императорское Высочество! Дорогое письмо Ваше получил и, читая его, испытал, как всегда, когда получаю Ваши письма, величайшее удовольствие. Вы не поверите, как мне дорого и ценно Ваше благосклонное Внимание. Благодарю от души Ваше высочество за Пожелание счастливой судьбы моему новому детищу. В настоящее время происходят последние корректуры Фортепьянного переложения «Пиковой дамы». Как только они будут сделаны, я попрошу Юргенсона отпечатать для Вас экземпляр и послать его Вам. В продажу же я не могу пускать «Пиковую даму» до постановки на сцену. Во Франции оперы никогда не появляются в продаже до 1-го представления, и это совершенно резонно, ибо клавираусцуг, как бы хорошо он ни был сделан, точного понятия о качествах и недостатках оперы не даёт. И Ваше высочество я попрошу, проигрывая во время лагерных досугов «Пиковую даму», постоянно иметь в виду, что клавираусцуг есть только фотография (и то весьма неточная) с картины, а не самая картина. Прошу извинить, что пришлю экземпляр без заглавного листа, который в скором времени едва ли будет готов. Весьма рад буду побеседовать у Вас с Майковым насчёт ремесленного отношения к делу в сфере художества. С тех пор как я начал писать, я поставил себе задачей быть в своём деле тем, чем были в этом деле величайшие Музыкальные мастера: Моцарт, Бетховен, Шуберт, т. е. не то что бы быть столь же великим, как они, а быть так же, как они, сочинителями на манер сапожников, а не на манер бар, каковым был у нас Глинка, гения коего я, впрочем, и не думаю отрицать. Моцарт, Бетховен, Шуберт, Мендельсон, Шуман сочиняли свои бессмертные творения совершенно так, как сапожник шьёт свои сапоги, т. е. изо дня в день и по большей части по заказу. В результате выходило нечто колоссальное. Будь Глинка сапожник, а не барин, — у него вместо двух (правда, превосходных) опер было бы их написано пятнадцать, да в придачу к ним штук 10 чудных симфоний. Я готов плакать от досады, когда думаю о том, что бы нам дал Глинка, родись он не в барской среде до эманципационного времени. Ведь он только показал, что он может сделать, а не сделал и двадцатой доли того, что мог. Напр[имер], в сфере симфонии (в «Камаринской», обеих испанских увертюрах) он только по-дилетантски шутил, — и то удивляешься силе и оригинальности его творческого дара. Что же было бы, если бы он по обстоятельствам жизни работал быв на манер вышеупомянутых корифеев западной музыки!!! Но будучи бесповоротно убеждён в том, что музыкант, если он хочет дорасти до той высоты, на которую по размерам дарования может рассчитывать, должен воспитать в себе ремесленника, — я вовсе не думаю, чтобы и в других сферах искусства это было нужно. Напр[имер], в избранной Вами отрасли искусства невозможно, мне кажется, заставлять себя творить. В лирическом стихотворении нужно не только настроение, но и мысль. Мысль же эта возбуждается случаем, явлением. На случай и явление воля влиять не может. Притом же для музыки достаточно вызвать известное общее настроение. Так, напр[имер], я могу настроить себя для элегии меланхолически; для стихотворца же нужно, чтобы эта меланхолия выразилась, так сказать, конкретно, и тут какой-нибудь внешний повод и импульс со стороны необходим. Впрочем, во всем этом огромное значение имеет различие творческих организаций, и что для одного ладно — для другого никуда не годится. Большинство моих собратий, напр[имер], не любит писать по заказу; я же никогда так не вдохновляюсь, как когда меня то или другое просят сделать, когда мне назначают срок, когда с нетерпением ожидают окончание моего труда. По поводу Майкова я вспоминаю, как мне пришлось писать «Коронационную кантату» на его текст. В это время я жил в Париже, на моем попечении была очень больная племянница, я спешил все досуги посвящать инструментовке оперы «Мазепа», которая должен а была к известному сроку быть готова, и вдруг получаю предложение, ввиду отказа А. Г. Рубинштейна, написать в две недели «Коронационную кантату». Ввиду всех упомянутых обстоятельств я считал невозможным принять предложение, возмущался краткостью срока, все это горячо объяснял бывшему со мной брату Модесту и в то же время, держа в руках тетрадь майковских стихов, заглядывал в них, невольно проникался вызывающим ими настроением и тут же, Чтобы не забыть, карандашом на тетради записывал все главные музыкальные мысли, пришедшие мне в голову. Мысль, что это нужно, что если не я, то «Коронационной кантаты», вероятно, вовсе не будет, подействовала на меня до того магически, что раньше срока кантата была готова, отослана, и я считаю её одним из самых удачных своих сочинений. Однако я заболтался. Покорнейше прошу Ваше высочество передать великой княгине самые горячие мои приветствия. Осмелюсь также напомнить себя через Ваше посредство е[ё] в[еличеству] королеве эллинов. Глубоко преданный Вам, П. Чайковский