Letter 1852

Date	4/16 September 1881
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Kamenka
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1648)
Publication	П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том X (1966), p. 222–224

Text

Russian text (original)

4 сентября 1881 Спасибо тебе, Модичка, за толковое письмо. Ей-Богу, я даже не ожидал, что ты можешь так отчётливо и ясно устраивать свои планы. Я всё воображаю, что ты в этом отношении как я, а я до того дошёл, что уж решительно ничего не знаю и не понимаю. Ты знаешь уже, что Симаки похерены. Я ожидал теперь Алёшу сюда и думал: или остаться здесь (в случае, если б ему показалось тут весело), или ехать к тебе. Но вдруг получаю от него отчаянное письмо. Ротный командир его сюда не пускает; ему позволили только съездить к себе в деревню, куда он и отправился на 10 дней, а 10-го сентября вернётся в Москву, и хоть свободное время будет продолжаться до 1-го октября, но его никуда из Москвы не пустят. Я поскакал на станцию, чтобы телеграфировать Анатолию, что буду в Москве 10-го и чтобы он известил о том Алёшу; Юргенсону, чтобы он не посылал мне нот, которых я ожидал сюда; Н[адежде] [иларетовне], чтобы она не посылала сюда письма, в котором, кажется, она собиралась мне послать октябрьскую сумму, — хотел и тебе телеграфировать, но отложил на всякий случай, ибо хотел сначала решить: когда и откуда поеду за границу. Увы! ничего решить не могу. Знаю, что 8-го я отсюда выезжаю и буду 10-гo в Москве. Неужели я там останусь до октября и никуда с Алёшей не поеду? Я так мечтал снять с него мундир и на время позабыть, что он солдат. И что я там с ним буду делать? Ну, положим, это так. А дальше что? Лева и слышать е хочет, чтобы я немножко не пожил с ним, и приготовляет мне помещение в своём кабинете (сам он переезжает в гостиную), да я как будто и уеду с неспокойным сердцем, если этого не сделаю и не проведу хоть несколько дней в Киеве у Саши, ужасно меня об этом просившей. Положим, я в начале октября сюда приеду, но уехать отсюда прямо за границу мне будет трудно, ибо Толя будет просить, чтобы я ещё раз в Москву. специально для него, приехал. Вот я и верчусь как белка в колесе, решительно не знаю, что предпринять. Но твоё письмо много меня облегчило. Во 1-х, я успокоился насчет Гриши Санг[урского]. Ведь я, кажется, обещал тебе принять участие в его обмундировании и для этой цели везти в Киев. Но, во 1-х, я до того про транжирился (после твоего отъезда было несколько крупных выдач), что у меня теперь только и хватит доехать до Москвы, что, впрочем, меня не беспокоит, ибо я должен получить в скором времени деньги от Н[адежды] Ф[иларетовны], да и Юргенсон не пожалею. Во 2-х, я думал, что необходимо его везти к тебе. Теперь эта забота у меня с плеч долой. Одно для меня теперь совершенно ясно: мы с тобой один другого ни в чем стеснять не будем. Ты поедешь сам по себе, а я — сам по себе, и встретимся в Риме, хотя может случиться. что столкнёмся в начале октября в Киеве. Знай, что Саша теперь проехала через Одессу в Ялту, где останется до 1-го октября, и, следовательно, если ты уедешь до этого дня, то не увидишь её ни в Киеве, ни в Одессе. Пишу это, чтобы ты. приводя свои планы в исполнение, не стеснял себя этим обстоятельством. Так как я но всяком случае 10-го сентября буду в Москве и останусь там неопределённое время. то письма адресуй, впредь до извещения, в Москву к Юргенсону (Неглинный проезд № 10). В случае, если из Москвы я уеду, Юргенс[он] мне перешлёт. В довершение путаницы, я, думав, что останусь здесь целый месяц, послал к петербургскому Юргенсону мой заграничный пачпорт с просьбой переменить на указ об отставке и прислать сюда, чтобы здесь взять пачпорт. А теперь придётся путешествовать не имел в руках ни пачпорта, ни указа. Нужно будет телеграфировать. Ну, довольно, — ей-Богу, у меня в голове такая каша, что ничего разобрать не могу. Саша с Натой, Юрием и Верой уехала 2-го сентября утром, а вечером в этот же день уехал Лева с Таней и Тасей. Сегодня двое первых уже вернулись. Два дня в доме, кроме Анны, меня и двух гувернанток (без дела), никого не было. Таня в последние дни перед отъездом Саши опять пошаливала, и у меня опять наросло какое-то нехорошее, недоброжелательное чувство относительно её. Ты как-то счастливо попал сюда, Модя, и не мог усмотреть, до какой степени неутешительное явление представляют все 4 барышни. Про Тасю теперь рассказывают вещи, от которых сердце щемит. Это страшно испорченная девочка, и, что грустнее всего, жестокая и злая в обращении с низшими. Представь, что (как сообщила мне Анна) Тася возненавидела в последнее время Фёдору!!! и обижала бедную казачку! Веруша слишком много и громко теперь стала бранить и осуждать Таню, и это меня ужасно коробит; зато с Натой, которую недавно она не любила, — у них теперь дружба. Анна, — я ни в чем не могу её упрекнуть, кроме какой-то странной по временам раздражительности, но, но... я не знаю что, только и она не утешает меня. А, впрочем, я, кажется, в не совсем нормальном состоянии духа, часто, почти постоянно, злюсь и, может быть, воображаю разные недостатки и пороки в других, когда сам не что иное, как злючка. Как мне сделать с дневником Ткаченки, который я непременно хочу тебе дать прочесть? Я думаю, что отложу это до Рима. Не могу себе вообразить, что наступит блаженный миг, когда я уеду из отчизны, и в особенности, когда встречусь с тобой в Риме. Может быть, я решусь теперь, в начале октября, выехать из Москвы через Петербург за границу. Но боюсь, что у меня сердце будет болеть и совесть мучить, что я бросил и Леву и Сашу. когда они оба нуждаются в моем присутствии. Одним словом, ничего не знаю, но сделаю всё возможное, чтобы поскорее вырваться туда, где «золотой лимон» и т. д. Целую и обнимаю крепко. Твой П. Чайковский Относительно пачпорта Гриши Сангурского будь покоен.