Letter 1086

Date	27 January/8 February 1879
Addressed to	Pyotr Jurgenson
Where written	Clarens
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 2231)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 262–261 ("2 Jan") (abridged) П. И. Чайковский. Переписка с П. И. Юргенсоном, том 1 (1938), p. 77–78 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VIII (1963), p. 75–76

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Clarens  27 янв[аря] 8 февр[аля]  1879 Получил сегодня ответ от Стасова. Он рассыпается в уверениях любви ко мне, радуется и считает себя счастливым, что я написал ему, ибо думал, что после Парижских его корреспонденций я знать его не хочу, говорит, что готов все для меня сделать, но по совести не считает возможным заступиться за Н[иколая] Гр[игорьевича], которого он считает достойным газетного гнева за то, что он деспот, за то, что он приучает молодёжь к холопству, за то, что он гнетёт всех талантливых людей и поощряет бездарность и т. д. Он предлагает Руб[инштейну] защищаться печатно и берётся напечатать всякое опровержение взводимых на него небылиц, обещается сказать Суворину, чтобы он был разборчив в принятии бранных статей на Н[иколая] Гр[игорьевича], — но больше сделать ничего не может. Ну, словом, я потерпел fiasco. Письмо Стасова до крайности меня растревожило, и, чтоб не написать ему глупостей, я отложил ответ. Пожалуйста, душа моя, никому обо всем этом ни слова. Пожалуйста, похлопочи, чтобы к концерту Н[иколая] Гр[игорьевича] ему устроили грандиозную манифестацию. Это всё-таки будет самый лучший ответ на все мерзости. Ты не поверишь, до какой степени после всех этих огорчений Н[иколая] Гр[игорьевича] я позабыл все маленькие кошечки, пробегавшие между нами, до какой степени все его достоинства затмили теперь в моих глазах его некоторые слабости и как я горячо желаю, чтоб он остался в Москве по-старому. Ведь страшно подумать, что будет, если он совсем бросит дело! Только теперь, когда Москве грозит на сей раз весьма серьёзно его отставка, можно вполне оценить всю бесконечную пользу и важность его для музыки в России. Ты удивляешься, что я безропотно переношу одиночество? Ах, душа моя, не только безропотно, но с неизъяснимым наслаждением. Ведь это нормальный для меня строй жизни. Я только тогда и могу быть покоен и действительно счастлив, когда один. Само собой разумеется, что я ничуть не прочь и, что даже мне необходимо от времени до времени наслаждаться обществом нескольких очень немногих любимых и ценимых мной людей, — но лучше всего я себя чувствую всё-таки тогда, когда одиночество моё безусловно. А как здесь хорошо теперь! Какая чудная погода! Какой сегодня был заход солнца. Я не имел духу уходить с балкона до тех пор, пока не стало совсем темно. Тем не менее через 5 дней я отсюда уезжаю в Париж! Чувствую, как ты смеёшься! Как и почему — долго было бы рассказывать. Но вся суть в том, что я должен это сделать, хотя, по правде, с большим удовольствием остался бы здесь. Впрочем я и там буду так же безусловно одинок, как здесь. Жизнь там мне будет обеспечена на весь февраль, а в начале марта я намерен быть уже в России. Пожалуйста, обо всех сих подробностях — никому ни слова. Коли спросят, где я — говори: в Париже, а зачем, почему, — не знаешь. Даже мне приятно было бы, чтобы, кроме самых близких (т. е. наших, в случае если захотят писать мне), не знали, что я в Париже, ибо в самом деле оно несколько странно: курс все падает и падает, а я в Париже. Когда-нибудь обо всем этом поговорим с тобой конфиденциально. Здесь я прожил в целый месяц всего около 500 франков. Ты спрашиваешь, далеко ли в Женеву отсюда? Четыре часа езды. Пожалуйста, поклонись от меня дорогой С[офье] И[вановне]. Я очень радуюсь, что ей нравятся детские пиэсы. История с ключом мне очень нравится. Твой, П. Чайковский Как мне досадна история с корректурами. Желаю успеха твоей Нижегородской торговле. Впрочем не сомневаюсь в нем! Если не будет чумы, я к тебе приеду на ярмарку. П. Ч.

Clarens  27 January 8 February  1879 I received a reply from Stasov today. He is effuisve in his assurances of love for me, rejoices, and considers himself fortunate that I wrote to him, because he thought that after his Paris correspondence I didn't want to know him, saying that he was prepared to do anything for me, but in his conscience he doesn't consider it possible to intercede on behalf of Nikolay Grigoryevich, whom he considers deserving of the newspapers' wrath because he is a despot, because he indoctrinates young people into servitude, because he oppresses every talented person and encourages mediocrity, etc. He suggests that Rubinstein defends himself in print, and undertakes to print any refutation of the slanders being cooked up against him, promises to tell Suvorin to be discriminating in accepting abusive articles against Nikolay Grigoryevich — but he can do nothing more than that. Well, in short, this was a fiasco. I found Stasov's letter extremely disturbing, and, so as not to write anything foolish, I've put off replying to him. Please, my dear chap, not a word to anyone about all this. Please make every effort to see to it that Nikolay Grigoryevich's concert manifests itself grandiosely. This will always be the best response to all the filth. You wouldn't believe the extent to which, after all my frustration with Nikolay Grigoryevich, I've quite forgotten all the quibbles between us, and how much I now see that his virtues eclipse some of his weaknesses, and I fervently wish for him to remain in Moscow as before. After all, it's terrible to think what will happen if he completely gives up! Only now, when Moscow is threatened by the extremely serious prospect of his resigning, can one fully appreciate how infinitely beneficial and important he is for Russian music. You are surprised that I'm enduring my loneliness stoically? Ah, my dear chap, not just stoically, but with inexplicable enjoyment. After all, this is a normal way of life for me. I can only be at rest and genuinely happy when I'm alone. It goes without saying that I don't mind it at all, and that even though from time to time I need to enjoy the company of some very few people whom I love and care for, I still feel at my best when my solitude is assured. And how good it is here now! The weather is so wonderful! There was quite a sunset today. So much so that I didn't have the heart to leave the balcony until it was completely dark. Nevertheless, in 5 days I'm leaving here for Paris! I can tell you are laughing! As to how and why, it would take too long to explain. But the whole point is that I must do this, even though, in truth, it would give me the greatest of pleasure to stay here. Anyway, even there my solitude is as assured as it is here. My life there will be secure until the end of February, and then at the beginning of March I intend to return to Russia. Please, not a word to anyone about either of these details. If asked where I am, say: in Paris, but you don't know the whys and wherefores. I should prefer it if, besides us, those closest to me (i.e. my lot), in the event they wanted to write to me, still didn't know that I was in Paris, because it may seem to them somewhat strange, as the days roll by, and I'm still there. We'll discuss all this in confidence sometime. I've lived here for a whole month for only around 500 francs. You ask how far Geneva is from here? It's a four-hour drive. Please, bow from me to dear Sofya Ivanovna. I'm very glad that she likes the children's pieces. I liked the story with the key very much. Yours, P. Tchaikovsky I found the story with the proofreading quite annoying. I wish you success in your Nizhny Novgorod venture. However, I don't doubt it at all! Provided there's no plague, I'll come to see you at the fair.