Letter 721

Date	8/20 January–11/23 January 1878
Addressed to	Anatoly Tchaikovsky
Where written	San Remo
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1139)
Publication	П. И. Чайковский. Письма к родным (1940), p. 350–353 (abridged) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VII (1962), p. 31–32 (abridged) Неизвестный Чайковский (2009), p. 233–236

Text

Russian text (original)

Воскресенье 20/8 янв[аря] 1878 12 час[ов] ночи. Сейчас только пришли с Модестом из театра. Давали «Фауста». Модест очень смеялся. После завтрака ездили за 10 вёрст в Бордигеру. Получил твоё письмо. Буду отвечать тебе завтра. Нового ничего нет. Отчего ты ничего не пишешь о себе? Понедельник 21/9 янв[аря] 1878. Один из противнейших дней моей жизни. Алёша, возвратясь от доктора, сказал, что решительно ничего нет, что однако ж ему велено делать 4 втирания в день и брать ванны ежедневно. Я уже с утра был не в духе и расстроен. Это известие привело меня в совершенное расстройство. Нужно тебе сказать, что Алёша все это время держал себя ужасно странно. Известие о сифилисе нисколько не испугало. Ему вовсе не было совестно; он ни единым жестом, ни единым словом не выразил, что ему жалко и совестно передо мной. Только моё намерение отправить его в Россию испугало его. и он плaкал, когда я объявил ему это решение. Но после отмены решения он сделался весел, как ни в чем не бывало, как-то особенно, несносно фамильярен так. что даже Модест сердился, и наконец совершенно перестал оказывать мне какие бы то ни было услуги. Словом, я был изумлён, оскорблён и огорчён всем этим до крайности. Кроме того. с тех пор, как ужасная правда открьилась, я решительно не могу его видеть рядом с Колей, а Коля как будто нарочно так и лезет к нему. Наконец. я испытывал какое-то болезненно жуткое ощущение, смотря на Алёшу. Неужели этот милый, добропорядочный мальчик, неужели этот ребёнок наивный, чистый. девственный, — теперь носит с собой член, изъеденный шанкерами? Мне горько было также. что он обманул меня, не дал мне знать об этом из Москвы, в каковом случае я бы, конечно. не взял его сюда. К чему он приехал? Не для того ли я его выписал, чтоб он покоил и лелеял меня, — а он вместо этого принёс с собой заразу, да ещё так упорно скрывал ее! Обидно было ужасно! Ну, словом, я сделал сцену и так расстроился, что даже не ходил завтракать, а вместо того про ревел в своей комнате. Спасибо Моде, — он мне все устроил. Модя побежал к доктору, обстоятельно переговорил с ним и по моей убедительной просьбе объяснил доктору, что нужно Алёшу пристроить куда-нибудь отдельно от нас. Доктор обещал поместить его в какую-то maison de santé. Возвратившись, Модя успокоил меня. Сцена, разыгранная мной утром, подействовала на Алёшу. Он стал держать себя лучше. Боже мой, если бы он хоть одним словом выразил мне своё соболезнование, своё раскаянье, сознание, что он сделал подлость, приехавши с такой болезнью. Ничего. А стоило бы ему только какое-нибудь одно словечко сказать, чтоб я растаял. Мне бы стало жаль его, и жалость заглушила бы все остальное. Я не понимаю, что с ним делается. С этим сифилисом, — он стал новым человеком для меня. Я не узнаю его, это другой Алёша. M[ada]me Мекк продолжает разыгрывать относительно меня роль бодрствующего и пекущегося обо мне провидения. Вскоре после того, как Модя, успокоивши меня, ушёл гулять с Колей, является почтальон с письмом (lettre chargée) от Н[адежды] Ф[иларетовны]. Раскрываю. Прежде всего она говорит мне, что радуется моему отказу от делегатства. тогда как я боялся, что она рассердится. Потом пишет по обыкновению тысячу нежностей и наконец посылает мне вексель в 1500 фр[анков] сверх абонемента, на издание симфонии. Нужно тебе сказать, что я теперь далеко не в блестящем денежном положении. Мои деньги уж давно разошлись, и остались только деньги Модеста. Эти 1500 весьма кстати. Что это за непостижимая женщина? Она угадывает, когда и как мне написать, чтоб утешить меня. Модест по возвращении не мог прийти в себя от изумления и деликатной утончённости её милого письма. Вместе с тем она прислала карточки всего семейства. Целый вечер Алёша делал втиранья. Мне противно, обидно входить к нему. Но Модест непостижимо добр. Он и сердится на Алёшу за его странное поведение относительно .меня, но вместе и жалеет его, следит за его втираниями, примочками и всякими штуками. Получил письмо от Котека, которое рассердило меня. Он сообщает мне о холодном ответе M[ada]me Мекк на его письмо и приходит к заключению, что она сердится на него за сифилис. Затем он начинает соображать, кто мог ей насплетничать, и приходит к какому выводу? Насплетничал не кто иной, как я!!! Меня это очень раздосадовало. Тем не менее я тотчас же отвечал ему и скрыл, что злюсь, ибо жалко его. Он просил M[ada]me Мекк перевести на него деньги, посылаемые сёстрам, ибо им больше не нужно. Надежда Филаретовна в коротенькой записке отвечает ему, что деньги она посылает его отцу и что он, т. е. отец, может ими распоряжаться, как хочет. Письмо действительно должно было огорчить бедного Котика, но это не мешает его предположению быть очень диким. В довершение всего он просит меня сообщить Н[адежде] Ф[иларетовне], что сифилис он получил не от девки, а от певицы!!!! Знаешь, что мне приходит в голову. Живя на чужой счёт. я подаю дурной пример Котику. И он это очень наивно выразил в одном из своих последних писем: «Если ты меня будешь упрекать за то. что я обратился к M[ada]me Мекк, то я тебе скажу: а ты-то сам!!!» Эта фраза мне весьма не понравилась, так же как и следующая: «Итак, я остаюсь в Берлине и буду жить на двести пятьдесят франков, которые буду получать от той самой особы, которая тебе даёт тысячу пятьсот франков». Эта фраза звучит как-то странно, каким-то упрёком! Дескать, уж много больно тебе! Вообще я не знаю, хорошо ли делает он, решившись остаться за границей. Придётся его выписать и поговорить обстоятельно. Так трудно теперь мне давать ему советы. Он спрашивает меня, следует ли ему оставаться в Берлине, чтобы учиться у Иоахима. Если бы я даже находил, что не следует, — могу лил высказать это? Ведь он скажет, что я говорю это, жалея давать ему денег. Вторник. 22/10. Утром писал ответ Н[адежде] Ф[иларетовне]. После завтрака ходили к доктору — очень симпатичный человек. Алёша переезжает завтра в maison de santé. Он будет иметь комнату и полное содержание за шесть франков в день. Ванны ему будут делать ежедневно. Получил твоё письмо, очень хорошо и приятно на меня подействовавшее, хотя меня весьма огорчает, что ты хандришь. Отчего это? Влюбись, Толичка! Пока молод, пользуйся правом предаваться этому величайшему наслаждению, но влюбись умеренно, без драм, без сцен и треволнений! Женись наконец на Карцевой! Впрочем, нет, — всё-таки даже и тебе не советую жениться. Завтра напишу тебе об Ант[онине] Ив[ановне] и денежных делах. О, если б состоялся твой план насчёт Панаевой — Татьяны? А леща ведёт себя сегодня Лучше. Понимание начинает просыпаться в нем. Как нам будет трудно без него, а главное, уж теперь от Коли — ни на шаг! Иду спать. Устал. Среда. 23/11[января]1878 Грустно, Толя. Часа два тому назад за Алёшей пришёл монах, взял его вещи и повёл его. Мы пошли провожать. Пришлось взбираться высоко в горы. Дом чистенький, пахнет госпиталем, комнатка маленькая, уютная! Когда мы взобрались, к нам тотчас же пришёл патер-приор, обещавший самый лучший уход за больным. К счастью, в этом же maison de santé живёт один русин из Галиции, обещавший служить Алёше переводчиком: он кое-что говорит по-русски. Грустно было оставлять Алёшу. Я сегодня уже перестал сердиться на него. Утром он будет ходить к нам, обедать будет дома в двенадцать часов, потом опять гулять, в половине седьмого ужин, потом четыре втиранья каждый вечер. Когда-то он поправится? Я написал Юргенсону, чтобы он выдавал А[нтонине] И[вановне] жалованье, по сто рублей каждое 1-ое число до 1-го апреля, а оставшиеся за Консерваторией 300 р[ублей] моих получил бы в своё время. Об остальных моих предложениях ты узнал из проекта письма к Aнт[онине] Ив[ановне]. Пиши мне побольше о себе, за кем ухаживаешь, как Папочка и Лиз[авета] Миx[айловна]? Целую тебя, голубчик мои. П. Чайковский Толя! Прочти прилагаемое письмо к Антонине Ивановне. Пошли его, или если оно глупо, то напиши от себя в этом духе. Словом, я не отступлю ни на шаг от моих условии: 1) две тысячи пятьсот рублей и вексель, 2) сто рублей в месяц условно, без письменного обеспечения и 3) рояль остаётся за мной. Целую.