Letter 791

Tchaikovsky Research
Revision as of 09:21, 31 March 2020 by Brett (talk | contribs)
(diff) ← Older revision | Latest revision (diff) | Newer revision → (diff)
Date 16/28 March–18/30 March 1878
Addressed to Anatoly Tchaikovsky
Where written Clarens
Language Russian
Autograph Location Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1162)
Publication П. И. Чайковский. Письма к родным (1940), p. 393
П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 157 (abridged)
П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VII (1962), p. 183–184
Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 154–155 (English translation; abridged)

Text

Russian text
(original)
Clarens

Четверг, 28/16 марта 1878. Дни становятся так однообразны, что трудно вести дневник. Писал концерт и окончил его вчерне. После обеда ходили все в Chauderon. От выпавшего снега такая невылазная грязь, что едва с трудом добрались до половины дороги. Погода продолжает быть мерзкой. Вечером написал письма Н[адежде] Ф[иларетовне], в котором старался раскрыть ей красоты музыки Моцарта, которых оно не понимает.


Пятница 29/17. Хороший, довольно ещё холодный, но светлый солнечный день. Начал переписку концерта. После обеда Котек получил письма от Малоземовой, из которого я узнал, что «Франческа» имела успех и что её хорошо играли. Это меня очень порадовало. Надеюсь, что оно это не выдумала ради того, чтобы мне удовольствие доставить. Вечером мы в последний раз ужинали с загадочными полурусскими дамами. Сегодня они уехали. Теперь мы будем обедать только с одной посторонней, а именно с немкой, чопорной, уродливой, старой и глухой. Она вчера за обедам стала по-немецки разговаривать с Модестом. Я терпел, терпел и, наконец, разразился таким смехам, который чуть-чуть не перешёл в истерику. К счастью, немка не обиделась. Модест, разговаривающий по-немецки, — это самый забавный фарс, какой себе можно представить.


Суббота 30/18 м[арта]. Погода опять подлая. Это становится просто невыносимо. Я спал довольно хорошо, но долго не мог заснуть, ибо вчера вечером на ночь прочёл газету, из коей усмотрел, что война неизбежна. Ужас как это меня огорчает. По крайней мере та хорошо, что я буду теперь в России и что не придётся испытывать то, что мы с тобой терпели, когда венецианские газетчики кричали: «Vittoria di Turchi». Утром переписывал концерт. После обеда ходил гулять под проливным дождём. Получил письма от Н[адежды] Ф[иларетовны]. Она стала теперь писать не только много, как и прежде, но и часто. Не знаю, говорил ли я тебе, что в одном из своих писем оно предлагает мне говорить ей ты. Я ответил уклончиво. В 6 часов все трое ходили в ванну.

Я сегодня в самом неписальном расположении духа. Должно быть, раскис от тёплой ванны, но всё-таки хочу докончить листочек и для этого определю тебе своё общее состояние. Во мне не осталась никаких следа в болезненного состояния души. Я сделался совершенно таким, каким был да катастрофы. На самую катастрофу привык смотреть как на проявление сумасшествия, мании. О будущем вообще думаю без всякого страха; но в близком будущем, т. е. в Каменке, не предвижу ничего приятного. С несравненно большим удовольствием я бы поехал в Глебова, куда меня очень зовут, и даже к Кондратьеву. Меня радует только свидание с тобой, на которое я крепко надеюсь. Прости за неинтересное письмо. Целую крепко.

Твой П. Чайковский