Letter 1711

Date	15/27 March 1881
Addressed to	Nadezhda von Meck
Where written	Paris
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 710)
Publication	П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 2 (1935), p. 489–490 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том X (1966), p. 67–68

Text

Russian text (original)

Париж 27/15 марта 1881 г[ода] Дорогой, милый друг! В Ницце я получил телеграфическое известие от Юргенсона, что положение Ник[олая] Гр[игорьевича] настолько ухудшилось, что опасаются за его жизнь. Я тотчас же собрался ехать в Париж, где находился больной, но предварительно телеграфировал в Grand Hôtel, в котором жил Н[иколай] Гр[игорьевич], прося уведомить меня об его положении. Через три часа я получил ответ: sans aucun éspoir, a несколько позднее ещё одну телеграмму, состоявшую всего из трёх слов: «Rubinstein est mort». Вы можете себе представить, что я испытал, прочтя три роковых слова! Утром 25/13 я выехал с курьерским поездом в Париж и здесь, в Grand Hôtel'e, уже не застал покойника: — он был ещё в 6 ч[асов] утра перевезён в церковь. Г[оспо]жа Третьякова, которая присутствовала при последних минутах Ник[олая] Григ[орьевича], сообщила мне все подробности его мучительной многодневной агонии. Оказывается, что у него была не подагра, как говорил Захарьин, посылая его на 2 месяца в Ниццу и предсказывая полное выздоровление, а туберкулы в кишках. Мучения, испытанные Ник[олаем] Григ[орьевичем] во время пути и затем в Париже, где он прожил 6 дней, — превышают всякое вероятие. Нельзя не возмущаться и не проклинать невежество московского светилы Захарьина, заставившего обречённого смерти человека предпринять далёкое, мучительное путешествие! Ник[олай] Гр[игорьевич] оставался до последних часов агонии в полном сознании и, по-видимому, не сознавал близости смерти. Все время он старался быть бодрым духом и даже весёлым, хотя в последнее время слабость дошла до того, что он едва говорил и двигал руками. В среду 12 утром он ещё ел устрицы (хотя большинство внутренностей у него уже было парализовано), но тотчас после того у него сделалась рвота, а за нею предсмертный упадок сил. Он потерял сознание и умер тихо, около 3 часов дня. Вчера были похороны. Церковь была полна. Потом гроб отнесли в нижнюю часовню, и здесь я увидел его в последний раз. Он изменился до неузнаваемости! Боже мой, Боже мой, до чего ужасны подобные минуты жизни! Простите, дорогая моя, что пишу Вам необстоятельно; — я страшно подавлен горестью. А сегодня я получил Ваше письмо, в коем Вы объясняете мне положение дел Ваших. Оно произвело на меня убийственное впечатление! Бедный и милый друг! Мне несказанно тяжело и горько и страшно за будущее! Слезы душат меня. Бесконечно преданный Вам, П. Чайковский Я наскоро набросал сегодня для «Моск[овских] вед[омостей]» сведения о последних днях жизни Н[иколая] Гр[игорьевича].