Letter 2521

Tchaikovsky Research
Revision as of 20:46, 25 August 2024 by Brett (talk | contribs)
(diff) ← Older revision | Latest revision (diff) | Newer revision → (diff)
Date 23 July/4 August 1884
Addressed to Modest Tchaikovsky
Where written Skabeyevo
Language Russian
Autograph Location Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1746)
Publication Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 650–651 ("27 July") (abridged)
П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 311–312 (abridged)
П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XII (1970), p. 408–410 (abridged)
Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 307–308 (English translation; abridged)

Text and Translation

The ellipses (...) indicate parts of the letter which have been omitted from all previous publications of this letter, and which it has not yet proved possible to restore from other sources.

Russian text
(original)
English translation
By Brett Langston
Скабеево
23 июля
Понедельник

Хотя письмо пойдёт в среду, а я всё-таки пишу сегодня, дабы поскорее удовлетворить потребности поговорить с Модей. Прокоп, вероятно, уже сообщил тебе о наших приключениях. До Кочетовки (или как её зовут) мы ехали отлично. Там я ужинал и пил чай на чистом воздухе в пасечке, среди спавших пчёл; читал «Sapho» при свете луны и фонаря и со страхом посматривал на сверкавшие со всех сторон молнии. Выехали мы в 11½ часов. Мало-помалу молнии начали сверкать ближе и, наконец, над самой головой; луна ушла, сделалось темно и страшно, а от блеска молнии ещё темнее и страшнее. Это была настоящая воробьиная ночь. Хотя это был бесконечный ряд нестрашных гроз и дождь только всего. один раз смочил порядочно, — но мучения мои были невыразимы и нервы напряжены до последней крайности. К тому чем далее, тем более я убеждался, что мы вовремя не приедем. Как я злился на Шоффа, не могшего толком сказать, как нужно сделать и когда откуда выехать, чтобы не опоздать! Хорош бы я был, если бы послушался его совета и выехал в 9-ом часу???!!! Последние 6 вёрст мы ехали буквально ventre-à-terre и приехали через четверть часа после того как поезд должен уйти. Но, к счастию, он опоздал и мы попали. Тут разразилась страшнейшая гроза, и я не мог не благодарить Бога, что дорогой ни одной такой не было, — я бы с ума сошёл от страха. Зрелище этой грозы при восходящем солнце, пробивавшемся через тучи, — было столь дивное, что, забывши страх, я стоял у двери и смотрел. Остальное путе-шествие совершилось очень удобно и благополучно (в Харькове пересадки нет!). Я страшно много спал, но успел прочесть всю «Sapho», которая мне не нравится. По-моему, если хорошенько вникнуть, то всё это возмутительно ложно, несмотря на кажущуюся реальность. А главное, противно то, что под предлогом предостеречь сыновей, Доде написал ряд эротических, очень ярительных сцен. Сыновья его, прочтя эту книгу, конечно, не будут искать скучных и бесцветно-пошлых Irènes, а уж если что их соблазнит, так Sapho, ибо она ужасно симпатична для юношей [...]. Жалко,, что я не знал, что ты вынес из чтения «Sapho». Ларош в восхищении и говорит, что Sapho напоминает ему Катерину Ивановну, которой акции теперь непомерно высоки.

Мы сами с Алёшей ехали очень хорошо, но багаж вследствие недоразумения застрял в Харькове и мы приехали сюда без вещей, и ещё Бог знает, когда они придут. Это очень неприятно. Дорога от станции сюда была очень сносная. Паня, Толя и Ларош вышли ко мне навстречу. Вся местность вообще. и самое Скабеево в особенности мне очень симпатичны. Мне понравились не те две комнаты, из коих одна с балконом, которые были мне приготовлены, а другая рядом, очень уютная комнатка с прелестным видом. Тотчас по приезде я распорядился о переносе вещей в неё и, несмотря на протесты Алёши, ужасно доволен, что сделал это. Купанье великолепное. Паню я нашёл пополневшей. Толя, как водится, к вечеру сделался нездоров; голова заболела, горло, жар появился. Удивительная вещь, как он ухищряется так часто болеть. Я было обеспокоился, ибо всех горловых болезней очень боюсь, — но сегодня ему уже лучше. Вчера, в день приезда, я сделал со всеми вместе две большее прогулки, а сегодня всё утро ходил с Ларошем. Я очень рад был видеть его. Состояние его духа сносное; с Толей у них уже были пререкания из-за того, что Ларош, ездивши в Москву и заказавши приехать за собой лошадям, не приехал вовремя. А Ларош сердится за то, что Толя и Паня слишком мало озаботились о его помещении. И действительно, его комната до того пуста и гола, что мне даже совестно за относительный комфорт, коим я сам обладаю. Но впрочем, они всё-таки живут в мире и Толя, хотя и боится заразиться сифилисом от Лар[оша], у которого всё тело в пятнах, — но всё-таки рад его присутствию. Танюша очень поздоровела и замечательно похорошела. Паня страстно увлечена ею, и в самом деле такая прелестная девочка. [...].

Заниматься здесь будет трудно, если не совсем невозможно. Одно то, что Ларош мешать будет и фортепьяно нет, а я, как нарочно, хотел фортепианной пиэсой заняться.

Я ужасно часто переношусь мыслью в Гранкино. Конечно, и говорить нечего, что здесь гораздо лучше, живописнее, — но, не знаю почему, только Гранкино мне в общем ужасно симпатично. Целую крепко тебя и Количку. Ник[олаю] Ник[олаевичу], Наре, Францу кланяйся, а Шоффе нет, я злюсь на него. До свиданья, Модичка, мой милый.

Твой П. Чайковский

В Москву поеду на днях.

Skabeyevo
23 July
Monday

Although this letter will go out on Wednesday, I'm writing today anyway, in order to satisfy the urgent need to talk with Modya. Prokop has probably already told you about our adventures. We travelled splendidly until Kochetovka (or whatever it's called). There I had supper and drank tea in the fresh air of the apiary, amongst the sleeping bees; I read "Sapho" by the light of the moon and a lantern, and watched fearfully the lightning flashing on all sides. We left at 11.30. Little by little the lightning flashes started to come closer, until finally, they were directly overhead; the moon vanished, it became dark and terrifying, and even darker and more terrifying with every flash of lightning. It was truly a sparrow night. Although there was an endless series of not too terrible thunderstorms, and we were only decently drenched once, my torment was inexpressible and my nerves were strained to the utmost. Moreover, the further we went, the more convinced I was that we wouldn't arrive in time. How furious I was at Schoff, who couldn't simply tell me what to do and when to leave from where, so as not to be late! Would I have been better if I had listened to his advice and left at 9 o'clock???!!! We literally rode the last 4 miles ventre-à-terre and arrived a quarter of an hour after the train was supposed to leave. But, fortunately, it was late, and we made it. Then a terrifying thunderstorm broke out, and I could not help but thank God that not a single one like that had happened on the road, or I would have gone out of my mind with terror. The spectacle of this thunderstorm with the rising sun breaking through the clouds was so divine that, forgetting my fear, I stood at the door and watched. The rest of the journey was very comfortable and safe (there was no transfer in Kharkov!). I slept an awful lot, but I managed to read all of "Sapho", which I do not like. In my opinion, after careful consideration, the whole thing is outrageously fallacious, despite its seeming reality. The most objectionable thing is that, under the pretext of a warning to his sons, Daudet wrote a series of erotic, very violent scenes. His sons, having read this book, will certainly not be looking for the tedious and colourlessly banal Irènes, and if anything tempts them, it will be Sapho, for she is awfully appealing to young men [...]. It's a pity I don't know what you took from reading "Sapho". Laroche is delighted, and says that Sapho reminds him of Katerina Ivanovna, whose stock is now exorbitantly high.

Alyosha and I travelled very well, but due to a misunderstanding the baggage has been stuck in Kharkov and we arrived here without our things; God knows when they will arrive. This is most unpleasant. The road here from the station was very tolerable. Panya, Tolya and Laroche came out to meet me. The whole area in general and Skabeyevo in particular, are most agreeable to me. It was not the two rooms, one of which had a balcony, which had been prepared for me, that I liked, but rather another one next door, a very cosy little room with a lovely view. Immediately upon arriving I gave instructions for my things to be moved into it and, despite Alyosha's protests, I'm awfully glad that I did so. The bathing is magnificent. I found Panya had put on weight. Tolya, as usual, became unwell in the evening; his head and throat hurt, and he had a fever. It's astonishing how he contrives to be ill so often. I was concerned, because I'm very afraid of all throat ailments, but today he is already better. Yesterday, the day I arrived, I took two big walks together with everyone, and I went for a stroll with Laroche all morning. I was very glad to see him. He was in a tolerable mood; he and Tolya had already quarrelled, because Laroche who had gone to Moscow and ordered horses to come for him, did not arrive on time. And Laroche is angry that Tolya and Panya have given too little thought to his accommodation. And indeed, his room really is so empty and bare that I even feel ashamed of the relative comfort that I myself enjoy. But, anyway, they still live in peace, and although Tolya is afraid of catching syphilis from Laroche, whose whole body is covered in spots — is still glad of his presence. Tanyusha has grown and is remarkably pretty. Panya is passionately devoted to her, and she really is a delightful girl. [...].

Working here will be difficult, if not altogether impossible. It's just that Laroche will interfere, and there is no piano, and it so happens that I wanted to work on a piano piece.

Terribly often my thoughts are transported to Grankino. Of course, it goes without saying that it's much better here, more picturesque — but although I don't know why, Grankino in general is awfully agreeable to me. I kiss you and Kolichka hard. Bow to Nikolay Nikolayevich, Nara, and Franz; but not to Schoff, I'm angry with him. Until we meet, my dear Modichka.

Yours P. Tchaikovsky

I'm off to Moscow in a few days.