Letter 172

Date	3/15 May 1883
Addressed to	Nadezhda von Meck
Where written	Paris
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 839)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 585–586 (abridged) П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 3 (1936), p. 179–181 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XII (1970), p. 153–155

Text

Russian text (original)

Париж 3 мая 1883 Благодарю Вас несчётно, дорогой, милый, добрый друг, за книги, за немецкую газету и № «Русск[их] ведом[остей]». Право, нужна Ваша ангельская доброта, чтобы, быв столь обеспокоенной болезнью Миши, иметь время ещё беспокоиться о мне и снабжать мои досуга чтением. Я до глубины души тронут этим. Благодарю также добрейшую Юлию Карловну, дающую себе труд адресовать мне всю эту массу книг! Особенное удовольствие мне доставил «Исторический вестник». Как мне кажется, и в «Русской мысли» я найду много для себя интересного. Безмерно радуюсь лучшим известиям о Мише, полученным в одно время и от Вас и от брата Модеста, который навестил его в день, когда писал мне, вместе с своим Колей и с моими племянниками, а Коля (Конради) пишет мне о нем следующее сегодня: «Мише Мекку лучше. Я его вчера видел. Он был весел. Я не заметил в нем перемены. Кажется, Модест преувеличивал болезнь». Статья немецкой газеты, написанная Левенсоном, за исключением самых незначительных неточностей, сообщает верные биографические сведения обо мне. Ещё осенью, в Каменке, я получил ряд вопросных пунктов от Танеева, которого просил о том Левенсон: когда я родился, кто были отец и мать? и т. д. Теперь я вижу, что это было нужно для немецкой газеты. Статья Левенсона с лестным отзывом обо мне всё-таки мне немножко неприятна. Я не люблю, когда повторяется давно установившийся обо мне приговор, что я неспособен к драматической музыке или что я подслуживался к публике. И что значит иметь драматическую способность? По-видимому, г. Левенсон вагнерист и, вероятно, считает Вагнера великим мастером по этой части? Я же утверждаю совершенно противное. Вагнер гениальный талант, но совершенно лишённый умения писать для сцены, т. е. широко, просто и так, чтобы не преобладал оркестр, который у него взял всё на себя, певцам же предоставляет роль говорящих манекенов. Что касается того, что будто бы я старался когда-нибудь бить на эффект, нравиться массам, то по чистой совести могу сказать, что неповинен в этом. Я всегда писал и пишу с любовью и искренно, никогда не заботясь о том, как отнесётся к этому публика. Ибо в ту минуту, когда я пишу и согрет своим авторским чувством, мне представляется, что и все те, которые будут слушать, испытают на себе отражение того, что я чувствовал. При этом иногда я воображаю себе то или другое лицо из лиц, сочувствием которых дорожу, например Вас, но никогда я не старался спускаться до низменных потребностей массы публики. Если оперная музыка от времени до времени привлекает меня, то значит, я нисколько не менее способен к ней, чем к другим отраслям. Если же я терпел на этом поприще неудачи, — то это только доказывает, что, вообще, я ещё очень далёк от совершенства и впадаю в ошибки, сочиняя оперы, точно так же, как делаю их и в симфонических и камерных сочинениях, среди коих тоже есть весьма много неудачного. Если мне суждено ещё прожить несколько лет, то, может быть, я дождусь, что моя «Орлеанская Дева» найдёт подходящую исполнительницу или что «Мазепа» будет как следует поставлен и исполнен, и тогда, быть может, перестанут утверждать, что я неспособен написать хорошую оперу. Но сознаю трудность победить предубеждение против меня как оперного автора. Оно доходит до того, что г. Левенсон, не имея ещё ни малейшего понятия о моей новой опере, утверждает, что она тщетная жертва оперному Молоху!!! Состояние племянницы Тани положительно улучшается, и я надеюсь дней через шесть иметь возможность выехать. Попрошу Вас, дорогая моя, если будете писать мне, то адресовать в Москву на имя Юргенсона (Неглинная, № 10), с передачей мне. Во время пребывания в Петербурге я буду часто видеть Колю и Сашу и буду от них иметь о Вас сведения. Эти дни погода стоит удивительно хорошая, и нужно отдать справедливость Парижу, он теперь удивительно хорош благодаря массе свежей весенней зелени. Если бы Таня могла больше гулять и дышать чистым воздухом, то я убеждён, что она скоро набралась бы сил, — но ей нужно пролежать ещё, по крайней мере, недели две. Не скажу, чтобы я слепо веровал в медицину, но не так безнадёжно смотрю на неё, как Вы. Вообще я докторов боюсь и стараюсь по возможности обойтись без них, и особенно не люблю тех, которые имеют претензию быть способными лечить верными средствами все, что угодно. Но честный врач, сознающий всё несовершенство своей науки, внимательно относящийся к пациенту, чуждый шарлатанства (а таких я знаю и закажу, напр[имер], на лучшего из всех мне известных врачей — Каменского), внушает мне доверие и уважение. Хуже всего знаменитости: вот кого я боюсь. Впрочем, относительно Миши я возлагаю все свои надежды не на врачей, а на его юность и здоровую натуру. Будьте здоровы, дорогая моя! Дай Бог хороших известий. Ваш П. Чайковский Я буду ещё писать Вам из Парижа. Оперу я совершенно окончил и уже отослал в Москву. Ещё раз благодарю Вас и Юлью Карловну.