Letter 289
Date | 13/25 February 1873 |
---|---|
Addressed to | Modest Tchaikovsky |
Where written | Moscow |
Language | Russian |
Autograph Location | Saint Petersburg (Russia): National Library of Russia (ф. 834, ед. хр. 36, л. 48–49) |
Publication | Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 1 (1900), p. 402–403 (abridged) П. И. Чайковский. Письма к родным (1940), p. 191–193 П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 80–81 (abridged) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том V (1959), p. 302–303 Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 78–79 (English translation; abridged) |
Text and Translation
Russian text (original) |
English translation By Brett Langston |
Москва 13 февраля 1873 г[ода] Милый Модя!
Ты говоришь, что я умолк! Но разве Саша не получила моего письма, писанного в прошлом месяце? Я эта письмо рассчитывал на Вас двух и очень буду огорчаться, если оно да тебя не дошло. С нотами, заказанными тобой и Персефоной, я действительно замешкался, но я потерял было твоё письма. Между прочим, я узнал потом, что Юргенсон или, лучше, его приказчики присовокупили к нотам счёт. Не обращай на него внимания, эта произошло от недоразумения; все присланные опусы я приношу в дар тебе и Персефоне, и никаких денег присылать не нужно. О моей симфонии ты, вероятно, знаешь из газет; прибавлю от себя, что она имела большой успех и в особенности «Журавель» заслужил самые лестные отзывы. Честь этого успеха я приписываю не себе, а настоящему композитору означенного произведения — Петру Герасимовичу, который, в то время как я сочинял и наигрывал «Журавля», постоянно подходил и подпевал мне Когда я был в Петербурге, то играл финал на вечере у Римского-Корсакова, и вся компания чуть-чуть не разорвала меня на часи от восторга, а M[ada]me Корсакова слёзно просила аранжировать в четыре руки. Ну и пусть её аранжирует. За эту симфонию мне из Музык[ального] Общ[ества] выдали мою долговую расписку в 300 р[ублей], а в последнем концерте она опять пойдёт (т. е. не расписка, а симфония), и к этому дню мне готовят овацию с подарком. Конечно, по моему ангельскому бескорыстию я хочу не принимать подарка, на едва ли меня допустят да этого. Ах! Как тяжело подчиняться тираническим требованиям толпы! Она не понимает, что мы, художники, живём в таких высоких эмпиреях, что их деньги для нас — презренный металл! Вообще близится время, когда и Коля, и Толя, и Ипполит, и Модя уже не будут Чайковскими, а только братьями Чайковского. Не скрою, что это-то и есть вожделенная цель моих стараний. Своим величием стирать во прах все окружающее, — не есть ли эта высочайшее наслаждение? Итак, трепещи, ибо слава моя скоро тебя раздавит. Остроумна-милый тон моего письма вдохновлён моими частыми свиданиями с Апухтиным, который теперь находится здесь в более весёлом состоянии духа, чем когда-либо, несмотря на та, что проиграл в карты все, что наиграл прежде. На днях здесь была свадьба Андрея Апухтина на своей родной тётке, и я присутствовал на ней свидетелем. Леля в качестве chef de la famille не признает этого брака и хотя был на свадьбе, но всем объявлял, что заехал нечаянно, увидев в окнах свет. Ты спрашиваешь а моих планах на лето? Не знаю, почтенный ничего ещё не знаю, но, кажется, не миную Каменки ни в каком случае. Целую тебя крепко, Сашу, Леву и всех. П. Чайковский |
Moscow 13 February 1873 Dear Modya!
You say that I've been silent! But did Sasha really not receive the letter I wrote last month? I wrote this letter for both of you, and I'll be very upset if it didn't reach you. I was actually late with the music you and Persephone ordered, but I'd mislaid your letters. Then I happened to find out that Jurgenson, or more likely his clerks, included an invoice with the music. Don't pay any attention to that, this happened because of a misunderstanding; I sent all the opuses as a gift to you and Persephone, and you don't need to send any money. You probably know about my symphony from the newspapers; I'll add myself that it was a great success, and "The Crane" in particular earned the most flattering reviews. But the credit for this success belongs not to myself, but to the true composer of the aforementioned work — Pyotr Gerasimovich, who while I was composing and playing "The Crane", continually came up and sang along with me When I was in Petersburg, I played the finale one evening at Rimsky-Korsakov's, and the whole company almost tore me to pieces for hours in raptures, and Madame Korsakova tearfully asked to arrange it for four hands. Well, let her arrange it. The Musical Society have given me a promissory note for 300 rubles for the symphony, and it will be given again at the last concert (i.e. the symphony, not the note), and for this day they're preparing an ovation with a gift for me. Naturally, out of my angelic selflessness I don't want to accept the gift, but they'll hardly allow me to do so. Oh, how hard it is to submit to the tyrannical demands of the crowd! They don't understand that we artists live in such a high empyrean that for us their money is mere base metal! Generally the time is approaching when Kolya, Tolya, Ippolit and Modya will no longer be Tchaikovskys, but merely Tchaikovsky's brothers. I won't hide the fact that this is really my ultimate aim. To eclipse all those around you with your greatness — what could be more gratifying? So, tremble, for my glory shall soon crush you. The witty and adorable tone of my letter is inspired by my frequent meetings with Apukhtin, who is here now in a more cheerful mood than ever, despite the fact that earlier he lost everything he had playing cards. A few days ago here Andrey Apukhtin married his own aunt, and I attended as a witness. Lyolya, as the chef de la famille, doesn't recognise this marriage, and although he was at the wedding, he told everyone that he'd called in by chance, having seen the light in the windows. You ask what my plans are for the summer? I don't know, your eminence, I still know nothing, but I don't think I'll pass Kamenka by whatever happens. I kiss you hard, Sasha, Lyova and everybody. P. Tchaikovsky |