Letter 3266

Date	4/16 June 1887
Addressed to	Yuliya Shpazhinskaya
Where written	Tiflis
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 2086)
Publication	Заря Востока (6 May 1940) (abridged) П. И. Чайковский. С. И. Танеев. Письма (1951), p. 320–321 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XIV (1974), p. 118–121

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

4 июня 1887 Я получил уже 2 Ваших письма, добрейшая Юлия Петровна, а сам только сегодня, на пятый день по приезде, собрался написать Вам. Впрочем, Вы раз навсегда уже простили мне мою неаккуратность. Путешествием своим по Волге я очень доволен. Не то чтобы в своём течении Волга-матушка представляла изобилие красивых местностей, — открывающиеся с обеих сторон виды до крайности однообразны. Холмистый, иногда покрытый лесом правый берег и совершенно пустынный левый — вот и все. По временам села и города, но, впрочем, очень редко; весьма часто встречные пароходы, баржи, лодки — всего этого как раз достаточно, чтобы не слишком скучно было человеку, ищущему развлечения. Но русскому человеку, привыкшему к обширным горизонтам, к ширине и ровным линиям пассажа, доставляет неизъяснимое наслаждение сама матушка Волга, величественно и спокойно катящая, на пространстве нескольких вёрст в ширину, свои желтоватые волны к морю. Я совершенно влюблён в эту божественную, чудную реку и способен был бы целое лето плавать по ней взад и вперёд, но только под одним условием — на своём пароходе, в одиночестве. Суетливость большого парохода, переполненного пассажирами, из которых каждый как будто поставил себе задачей постоянно нарушать спокойное созерцательное наслаждение, которому собираешься предаваться, — очень мне не по сердцу. А уж эта несносная страсть лезть знакомиться и выпытывать куда вы, кто вы и зачем вы едете, — боже мой, как это несносно! Плыл я по Волге пятеро суток; в Астрахани пересел на маленький пароход, везущий по устью до взморья. Там пересел на морскую шхуну, которая через 2 суток пришла в Баку. Каспийское море очень бурно, и в первую ночь была такая бешеная качка, что каждую минуту мне казалось, что пароход разобьётся вдребезги. К счастью, морской болезни я не подвержен и отделался только бессонной ночью. Следующие сутки, и особенно дивная лунная ночь, доставили мне безграничное наслаждение. В общем весь этот долгий переезд был мне приятен и, если не ошибаюсь, принёс моим усталым нервам пользу. Я в самом деле отлично отдохнул. Баку очень своеобразный и интересный город, прелестно обстроенный, чистенький, оживлённый—но совершенно лишённый растительности. Зато нефтью воздух пропитан до того, что наконец кажется, как будто ею дышишь. Провёл в Баку сутки. На следующий день ездил осматривать знаменитые Балханы, где добывается нефть, и видел только-что накануне открывшийся величественный нефтяной фонтан. На одиннадцатый день по выезде из Москвы добрался, наконец, до Тифлиса, где нашёл своих здоровыми и совершенно благополучными. Нельзя описать Вам, до чего здесь мучительна жара. Она до того убийственно ядовита, что сегодня в первый раз я нашёл в себе силу взяться за перо. Первые же дни я целый день чувствовал себя совершенно расслабленным физически и умственно, а душная ночь не давала возможности освежить себя хорошим сном. Сегодня подул северный ветер после грозы и стало свежее. Здесь, несмотря на жару, каждый вечер даёт представления русская драматическая труппа с Савиной во главе. Я видел её 3 раза: в «Маргарите Готье», в «Дикарке» и в «Чародейке». Последняя шла в её бенефис. Савина так убедительно просила меня быть на её бенефисе, что, несмотря на крайнее нежелание видеть «Чародейку» в форме драмы, пришлось пойти. Я, вообще, не из рьяных поклонников Савиной, но в «Чародейке» она показалась мне ниже всякой критики, и я решительно не понимаю, каким образом Ипполит Васильевич может считать её образцовой исполнительницей этой роли. Господи, как она далека от того идеала «Чародейки», который жил в моем воображении!!! Публика не разделяла моего мнения, и восторг был неописанный, и таких оваций, каких Савина удостоилась в этот вечер, я не видел ещё никогда в жизни. Всего более Савина понравилась мне в «Дикарке», да и то не мог я помириться и никогда не помирюсь с отвратительным тембром её голоса. Этот голос мешает мне ценить в должной мере её талант, который несомненен и самобытен. По поводу всего, что Вы мне в обоих письмах пишете по поводу Кашперова и его знаменитой оперы, скажу Вам следующее. В конце апреля, на одной и той же неделе, случились в Москве три события, после которых Москва мне навсегда опостылела. На этой неделе было 1) юбилей Славянского, 2) представление Кашперовской пакости и 3) уравнение школы Шостаковского с консерваторией по правам и значению. Город, в котором возможны подобные мерзости, навсегда покрыл себя несмываемым позором. Ипполит Васильевич выходил с Кашперовым на вызовы публики! Господи! Прости его, ибо не ведает, что творит. А уж поднесение Кашперову венка — это последнее слово глупости и стыда. У меня покамест нет ни малейшей охоты приниматься за новую работу. Главное препятствие— жара. В такую жару чувствуешь себя совершенно неспособным мыслить и тем более творить. Впрочем, я и не намерен заставлять себя работать. Буду предаваться праздности без всякого стыда, ибо заслужил право полениться. Через несколько дней мы переезжаем в Боржом. В августе я обещал посетить одного брата в Таганроге, другого в Курской губернии, а сестру в Киевской. Удастся ли побывать в Севастополе, — об этом пока ещё ничего не могу сказать вам, добрейшая Юлия Петровна! Я очень желал бы для Вас, чтобы Вы пожили где-нибудь на Южном берегу. Батюшка, о котором Вы пишете, есть действительно своеобразное и очень симпатичное явление. Вот бы Вам изобразить его в небольшом литературном очерке, присоединить к нему ещё несколько этюдов и эскизов и все это напечатать. Я продолжаю думать, что Вы обладаете настоящим литературным талантом. Что Вы об этом думаете? Адрес мой: Кавказ, Боржом, дача кн[ягини] Грузинской. До свидания, добрейшая Юлия Петровна! Матушке Вашей нижайший поклон; детям всяческие приветствия. Ваш, П. Чайковский О Петербургском больном известия самые грустные!!

4 June 1887 I have already received 2 of your letters, most kind Yuliya Petrovna, and only today, on the fifth day after my arrival, have I come round to writing to you. However, you have already pardoned me for once and for all my unpunctuality. I am very pleased with my journey along the Volga. Not that Mother Volga presents an abundance of beautiful places along its course — the views on both sides are extremely monotonous. The right bank is hilly, sometimes covered in woodland, and the left bank is completely empty — that is all. From time to time there are villages and towns, but very rarely; however, quite often there are oncoming ships, barges, boats — all of this is just enough so that a person seeking entertainment is not too bored. But to a Russian person, accustomed to vast horizons, to the broad and smooth lines of the passage, Mother Volga herself, calmly and majestically rolling her yellowish waves towards the sea with a front several miles wide, is a source of inexplicable pleasure. I am completely in love with this wonderful, heavenly river, and would be capable of swimming back and forth along it for a whole summer, save for one condition — that I am on my own ship, alone. The commotion of a large ship, crowded with passengers, each of whom appeared to have set himself the task of constantly disturbing the calm contemplative pleasure in which you are about to indulge, is very much not to my heart. And this intolerable passion to become acquainted and pry into who you are, where you have come from, and where you are going — my God, how unbearable all this is! I sailed along the Volga for five days; in Astrakhan I boarded a small ship, taking me along the estuary to the shore. There I transferred to a sea schooner, which 2 days later arrived in Baku. The Caspian sea is very stormy, and on the first night there was such furious pitching that I thought the ship would be dashed to smithereens at any moment. Fortunately, I am not susceptible to seasickness, and merely suffered a sleepless night. The following day, and particularly the divine moonlit night, brought me boundless pleasure. In general this whole long journey was a pleasure for me and, if I am not mistaken, proved useful for my strained nerves. In fact I had a splendid rest. Baku is a most unique and interesting city, beautifully constricted, clean, lively — but utterly devoid of vegetation. And then the air is saturated with oil to the point that eventually it seems as though you are breathing it. I stayed overnight in Baku. The following day I went to inspect the famous Balkhany, where oil is produced, and saw a majestic fountain of oil that had been released just the day before. On the eleventh day after leaving Moscow, I finally reached Tiflis, where I found my family completely safe and well. It is impossible to describe to you how excruciating the heat is here. It is so deadly poisonous that today is the first time I have found the inner strength to put pen to paper. During the first few days, I felt completely drained physically and mentally all day long, and the stuffy night did not give me the opportunity to refresh myself with a good sleep. Today a north wind started blowing after a thunderstorm, and it has become fresher. Here, despite the heat, a Russian drama troupe with Savina at its head gives performances every evening. I have seen her 3 times: in "Marguerite Gautier", "The Savage" and in "The Enchantress". The latter was given as her benefit. Savina so earnestly requested me to be at her benefit that, despite my extreme reluctance to see "The Enchantress" in the form of a drama, I had to go. In general I am not amongst Savinas fervent admirers, but in "The Enchantress" she seemed to me beneath all criticism, and I absolutely do not understand how Ippolit Vasilyevich can consider her an exemplary performer of this role. Lord, how far she is from the ideal "Enchantress" who resided in my imagination!!! The audience did not share my opinion, and their delight was indescribable; never in my life have I seen such an ovation as Savina received that evening. I liked Savina most of all in "The Savage", and even then I could not and never will come to terms with the horrible timbre of her voice. This voices prevents me from properly appreciating her talent, which is undoubted and distinctive. Regarding all that you write to me in both letters about Kashperov and his famous opera, I shall tell you the following. At the end of April, three events occurred in the very same week, after which Moscow will forever be disgusting to me. In this week there was 1) Slavyansky's jubilee; 2) the production of Kashperov's rubbish, and 3) Shostakovsky's school being rated the equal of the Conservatory in terms of rights and importance. A city in which such abominations are possible has forever covered itself with indelible shame. When the public called for Kashperov, Ippolit Vasilyevich went out on stage with him! Lord! Forgive them, for they know not what they do. And presenting Kashperov with a wreath is the last word in stupidity and shame. For the time being, I have not the slightest desire to take on new work. The main impediment is the heat. You feel completely unable to think in such heat, let alone to create. Anyway, I have no intention of forcing myself to work. I shall indulge in unashamed idleness, for I have earned the right to be lazy. In a few days we are moving to Borzhom. In August, I have promised to visit one of my brothers in Taganrog, another in Kursk province, and my sister in Kiev. Will I manage to visit Sevastopol? I cannot tell you anything about that yet, dear Yuliya Petrovna! I would really like it if you were able to live somewhere on the South Bank. The Father about whom you write is a truly unique and most agreeable phenomenon. If only you could depict him in a short literary essay, add a few more studies and sketches and have the whole thing printed. I continue to think that you possess a genuine literary talent. What do you think about this? My address: Caucasus, Borzhom, Prince Gruzinsky's dacha. Until we meet, most kind Yuliya Petrovna! My deepest bow to your mother; all good wishes to the children. Yours, P. Tchaikovsky The news about the Petersburg patient is most sad!!