Letter 3037 and Letter 1709: Difference between pages

Tchaikovsky Research
(Difference between pages)
m (Text replacement - "Кня" to "кня")
 
No edit summary
 
Line 1: Line 1:
{{letterhead
{{letterhead
|Date=3/15 September 1886
|Date=13/25 March 1881
|To=[[Nadezhda von Meck]]
|To=[[Modest Tchaikovsky]]
|Place=[[Maydanovo]]
|Place=[[Paris]]
|Language=Russian
|Language=Russian
|Autograph=[[Klin]] (Russia): {{RUS-KLč}} (a{{sup|3}}, No. 978)
|Autograph=[[Klin]] (Russia): {{RUS-KLč}} (a{{sup|3}}, No. 1623)
|Publication={{bib|1936/25|П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк ; том 3}} (1936), p. 432–434<br/>{{bib|1971/89|П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений ; том XIII}} (1971), p. 439–440
|Publication={{bib|1901/24|Жизнь Петра Ильича Чайковского ; том 2}} (1901), p. 462 (abridged)<br/>{{bib|1955/37|П. И. Чайковский. Письма к близким}} (1955), p. 268<br/>{{bib|1966/44|П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений ; том X}} (1966), p. 64–65<br/>{{bib|1981/81|Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography}} (1981), p. 261–262 (English translation)
}}
}}
==Text==
==Text==
Line 11: Line 11:
|Language=Russian
|Language=Russian
|Translator=
|Translator=
|Original text={{right|''3-го сентября 1886'' г[ода]<br/>''с[ело] Майданово''}}
|Original text={{right|13/25 марта 1881}}
{{centre|Милый, дорогой друг мой!}}
Милый Модя! В Ницце я уже узнал, сначала из телеграммы Юргенсона, что Ник[олай] Григ[орьевич] очень плох, а потом из телеграфических сношений с ''Grand Hôtel'ем'', 1) что он безнадёжен и 2) что он скончался. На другой день я выехал из Ниццы вместе с Кондратьевым и Сашей. Дорога была для меня адским нравственным мучением. К стыду моему, я должен признаться, что страдал не столько от сознания страшной, невознаградимой потери, сколько от страха увидеть в Париже, в гостинице, да ещё в Grand Hôtel'e, — искажённый мучительной болезнью труп бедного Рубинштейна. Я боялся, что не выдержу этого потрясения и что со мной что-нибудь случится, несмотря на усилие воли победить постыдный страх. Как бы то ни было, но в этом отношении — страхи мои были напрасны. Сегодня в 6 ч[асов] утра тело Н[иколая] Гр[игорьевича] уже было перевезено в русскую церковь и в Grand Hôtel'e я застал лишь Е. А. Третьякову, которая последние 6 дней жизни Н[иколая] Гр[игорьевича] провела не отходя от него ни днём, ни ночью и которая рассказала мне все подробности. Одно утешительно: — это то, что Н[иколай] Гр[игорьевич] ни единого раза не выразил опасение умереть и почти до последней минуты всё говорило будущих своих планах. Он потерял сознание за 3 часа до смерти и умер без агонии, до того незаметно, что Е. А. Третьякова, руку которой он судорожно ухватил, долго не знала, жив он или уж умер. Болезнь его была: ''туберкулы в кишках''. По уверению здешних докторов, посылать его за границу было безумием. Завтра утром будет отпевание. Я ещё не назначил дня своего отъезда, но думаю, что скоро уеду. Напиши мне хоть небольшое письмецо в Берлин ''Hôtel St. Petersburg'', где я пробуду день, приблизительно около 20-го марта. Целую крепко!
С тех пор, что я не писал Вам, произошли некоторые для меня довольно важные события. Из них главное то, что я окончил свою оперу и что, следовательно, наслаждаюсь теперь сознанием освобождения от тяжёлой заботы. Не знаю отчего, но с самого первого дня, когда я принялся за сочинение этой оперы, мне всё казалось, что я не окончу её, что силы не хватит, что я выдохся и т. д. Зато как приятно было закрыть черновую книгу, в которой я писал, и думать, что теперь осталось только оркестровать оперу, — а это уж для меня почти не труд, скорее удовольствие. Кончивши оперу, я немедленно принялся за сочинение романсов. Нужно Вам сказать, что весною Вел[икий] кн[язь] Константин Константинович сообщил мне, что императрица желала бы, чтобы я ей посвятил ''один'' романс, и Вел[икий] кн[язь] весьма горячо советовал мне это сделать, причём взялся быть посредником. Освободившись от писания оперы, я поспешил исполнить желание её величества, и теперь у меня уже написано 10 романсов, которые переписываются и будут вскоре посланы Вел[икому] князю.


16-го августа ко мне приехал брат Модест, со своим воспитанником, и они прогостили у меня две недели. Брат Модест был в течение этого лета очень прилежен. Он написал собственную новую комедию и переделку для сцены одной повести А. Потехина, по просьбе последнего. Собственная его комедия мне чрезвычайно нравится, и по замыслу она очень оригинальна и нова. Он изобразил в ней энергическую девушку, устроившую свою жизнь совершенно самостоятельно, управляющую своим именьем с искусством и успехом, живущую одиноко в деревне, в гордом отчуждении от людей. Сначала она поглощена своим делом и заботами о благе крестьян. Но когда всё это уже установилось и вошло в колею, она начинает тосковать, и является потребность любви. Но тут оказывается, что все те соседи и вообще лица её сословия, с коими она сталкивается, до того мелкие, дряблые, лишённые мужественности людишки, что ни одного из них она полюбить не может. Зато в простом полуграмотном мужике она находит такой обширный ум, такую смелость, энергию и решительность, что безумно в него влюбляется. Отсюда целый ряд самых интересных компликаций. Пропасть, разделяющая образованного человека от невежественного, хотя бы и умного, простолюдина, мешает взаимной любви этих молодых людей увенчаться счастливым браком; оба по-своему приходят к сознанию этого и добровольно разлучаются навсегда. Очень живо, интересно и трогательно всё это сделано, и я предвижу, что комедия эта заставит много говорить о себе.
Ужасно хочется тебя видеть.
 
Говорят, что моя опера («''Черевички''») пойдёт на московской сцене в ноябре, и меня очень уговаривают самому продирижировать на 1-м представлении. Мне хотелось бы попытаться сделать это, да боюсь за свои нервы.
 
Здоровье моё находится теперь в превосходном состоянии.
 
Надеюсь, дорогой друг мой, что и Вы чувствуете себя хорошо. Желательно, чтобы хорошая погода продержалась подольше и чтобы Вам приятно было пребывание в симпатичном Плещееве.
 
А я понемножку приискиваю себе новое местожительство. Уж очень досаждают мне соседи дачники, особенно своей музыкой.
 
Будьте здоровы, дорогая моя!
 
Ваш до гроба,
{{right|П. Чайковский}}
{{right|П. Чайковский}}


|Translated text=
|Translated text=
}}
}}

Revision as of 14:19, 10 April 2020

Date 13/25 March 1881
Addressed to Modest Tchaikovsky
Where written Paris
Language Russian
Autograph Location Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1623)
Publication Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 462 (abridged)
П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 268
П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том X (1966), p. 64–65
Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 261–262 (English translation)

Text

Russian text
(original)
13/25 марта 1881

Милый Модя! В Ницце я уже узнал, сначала из телеграммы Юргенсона, что Ник[олай] Григ[орьевич] очень плох, а потом из телеграфических сношений с Grand Hôtel'ем, 1) что он безнадёжен и 2) что он скончался. На другой день я выехал из Ниццы вместе с Кондратьевым и Сашей. Дорога была для меня адским нравственным мучением. К стыду моему, я должен признаться, что страдал не столько от сознания страшной, невознаградимой потери, сколько от страха увидеть в Париже, в гостинице, да ещё в Grand Hôtel'e, — искажённый мучительной болезнью труп бедного Рубинштейна. Я боялся, что не выдержу этого потрясения и что со мной что-нибудь случится, несмотря на усилие воли победить постыдный страх. Как бы то ни было, но в этом отношении — страхи мои были напрасны. Сегодня в 6 ч[асов] утра тело Н[иколая] Гр[игорьевича] уже было перевезено в русскую церковь и в Grand Hôtel'e я застал лишь Е. А. Третьякову, которая последние 6 дней жизни Н[иколая] Гр[игорьевича] провела не отходя от него ни днём, ни ночью и которая рассказала мне все подробности. Одно утешительно: — это то, что Н[иколай] Гр[игорьевич] ни единого раза не выразил опасение умереть и почти до последней минуты всё говорило будущих своих планах. Он потерял сознание за 3 часа до смерти и умер без агонии, до того незаметно, что Е. А. Третьякова, руку которой он судорожно ухватил, долго не знала, жив он или уж умер. Болезнь его была: туберкулы в кишках. По уверению здешних докторов, посылать его за границу было безумием. Завтра утром будет отпевание. Я ещё не назначил дня своего отъезда, но думаю, что скоро уеду. Напиши мне хоть небольшое письмецо в Берлин Hôtel St. Petersburg, где я пробуду день, приблизительно около 20-го марта. Целую крепко!

Ужасно хочется тебя видеть.

П. Чайковский
Retrieved from ‘https://en.tchaikovsky-research.net/index.php?title=Letter_3037&oldid=49711’