Letter 762 and Letter 3947: Difference between pages

Tchaikovsky Research
(Difference between pages)
No edit summary
 
No edit summary
 
Line 1: Line 1:
{{letterhead  
{{letterhead
|Date=16/28 February 1878
|Date=2/14 October 1889
|To=[[Nadezhda von Meck]]  
|To=[[Nadezhda von Meck]]
|Place=[[Florence]]  
|Place=[[Moscow]]
|Language=Russian  
|Language=Russian
|Autograph=[[Klin]] (Russia): {{RUS-KLč}} (a{{sup|3}}, No. 3128)  
|Autograph=[[Klin]] (Russia): {{RUS-KLč}} (a{{sup|3}}, No. 1065)
|Publication={{bib|1901/24|Жизнь Петра Ильича Чайковского ; том 2}} (1901), p. 115–116 (abridged)<br/>{{bib|1934/36|П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк ; том 1}} (1934), p. 214–216 <br/>{{bib|1962/102|П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений ; том VII}} (1962), p. 121–123<br/>{{bib|1993/66|To my best friend. Correspondence between Tchaikovsky and Nadezhda von Meck}} (1993), p. 182–183 (English translation; abridged)
|Publication={{bib|1902/25|Жизнь Петра Ильича Чайковского ; том 3}} (1902), p. 322 (abridged)<br/>{{bib|1936/25|П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк ; том 3}} (1936), p. 583–584<br/>{{bib|1976/64|П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений ; том XV–А}} (1976), p. 189–191
}}
}}
==Text==
==Text==
Line 11: Line 11:
|Language=Russian
|Language=Russian
|Translator=
|Translator=
|Original text={{right|''Флоренция''<br/>28/16 февр[аля] 1878}}
|Original text={{right|''Москва''<br/>''2 октября 1889''}}
У меня к Вам большая просьба, дорогой мой друг! Мне хочется написать несколько романсов, — но текстов достать здесь нет никакой возможности. Не будете ли так добры в свободные минутки подыскать между сочинениями Фета, А. Толстого, Мея, Тютчева стихотворения, которые покажутся Вам удобны для музыки? Невыразимо буду Вам благодарен. Мне несколько совестно, что исполнение этой просьбы сопряжено с трудом переписки, но в виду крайнего желания иметь стихотворения, именно Вами выбранные, решаюсь побеспокоить Вас.
{{right|''Пречистенка, Троицкий пер[еулок] № 6''}}
{{centre|Милый, дорогой друг мой!}}
Вчера я, наконец, приехал в свою Московскую резиденцию после шестинедельного странствования. Позвольте вкратце рассказать Вам все, что со мной в это время произошло. 20-го августа я выехал из деревни в Каменку, перед тем окончив полную партитуру балета. В Каменке нашёл всех здоровыми, и особенно приятно было видеть, как поправилась сестра. Увы! не надолго! Теперь, как Вы уже, вероятно, знаете, милый друг, у неё новое горе, — болезнь Мити, столь ужасная. что даже страшно выговорить!
 
Провёл я в Каменке более недели и оттуда через Киев от правился на один день к Коле и Анне. ''Копылово'' мне ''ужасно'' понравилось! Новый дом в высшей степени симпатичен; из верхнего этажа, где Коля показал мне комнату, предназначаемую, между прочим, и для меня, открывается прелестный вид совершенно деревенского характера. Молочное хозяйство и все, что ради него устроено, очень заинтересовало меня. О своих хозяйственных неудачах Коля мне ничего не говорил, имел вид весьма весёлый, из чего я и заключил, что может быть кризис, через который он прошёл, уже миновал. По крайней мере так хотелось мне думать, и дай Бог, чтобы я не ошибался. ''Кися'' вполне заслуживает тех восторженных отзывов, которыми изо-биловали все рассказы про домашний быт Коли, Анны, а также Ваши письма. Главное мне было приятно, что она не. только не дичилась меня как прежде, а напротив, была чрезвычайно ласкова и общительна. Я провёл у Коли всего одни сутки. Возвратившись от них в Киев, я попал в театр, где шла моя опера, и неожиданно публика сделала мне очень лестную овацию. На другой день я уехал в ''Москву''. Здесь мне предстояли очень сложные дела по Музыкальному обществу, а также репетиции «''Евгения Онегина''», который был дан 18 сентября в новой, весьма роскошной обстановке. Я дирижировал на этом представлении. Успех был большой, и исполнением я остался весьма доволен.
 
На следующий день уехал в Петербург, где прожил 10 дней и чрезвычайно утомился. Мне пришлось присутствовать на нескольких репетициях моего ''балета'', на нескольких заседаниях Комитета, устраивающего юбилейные празднества в честь Рубинштейна, и кроме всего этого, написать для этих же юбилейных торжеств два сочинения.
 
Пока я ездил в Петербург, ''Алексей'' мой перебрался со всеми моими пожитками в мою московскую квартиру, которая теперь уже вполне устроена. Квартира очень маленькая, даже слишком маленькая в сравнении с моим последним деревенским домом, — но очень милая и уютная.


Какой милый город Флоренция! Чем больше живёшь в нем, тем более его любишь. Это не шумная столица, в которой глаза разбегаются и устаёшь от суеты; но вместе с тем здесь так много предметов, полных художественного и исторического интереса, что скучать нет никакой возможности. Достопримечательности города мы осматриваем не торопясь, не бегая из одного музея в другой и из церкви опять в галерею. Каждый день, утром, отправляемся посмотреть на что-нибудь, а к 11 часам возвращаемся домой. От 11 до 1 я занимаюсь, т. е. пишу маленькие пьески для фортепиано или романс. После завтрака ходим в Уффици, в Питти или в Академию, оттуда отправляемся пешком в Кашино, которое с каждым днём становится прелестнее вследствие постепенного наступления весны. После обеда отправляюсь бродить по главным улицам, полным жизни, движения. Остальной вечер провожу за чтением или писанием писем. Музыки здесь вовсе нет. Оба оперные театра закрыты, и это для меня большое лишение. Иногда до того хочется послушать музыки, что обрадовался бы всякому «Трубадуру» и «Травиате»... Но даже и этого не услышишь.
Теперь, милый друг мой, мне предстоит готовиться к дирижированию двумя московскими и тремя петербургскими концертами. В особенности меня пугают два юбилейных концерта из ''рубинштейновской'' музыки. Программа будет очень сложная и трудная, и ввиду исключительности этого торжественного случая, я уже теперь начинаю мучительно волноваться. Примите во внимание, что я начал дирижировать своими сочинениями 2½ года тому назад; чужими же сочинениями никогда не дирижировал! Поэтому моя задача будет особенно трудная! Вообще предстоящая зима очень пугает меня, и нужно в самом деле огромный запас здоровья, чтобы выйти целым и невредимым из предстоящих мне испытаний.


Из всего, что я видел, едва ли не наибольшее впечатление произвела на меня капелла Медичисов в ''San Lorenzo''. Это колоссально красиво и грандиозно. Только тут я впервые стал понимать всю колоссальность гения Микель-Анджело. Я стал находить в нем какое-то неопределённое родство с Бетховеном. Та же широта и сила, та же смелость, подчас граничащая с некрасивостью, та же мрачность настроения. Впрочем, может быть, это мысль, вовсе не новая. У ''Тain'a'' я читал очень остроумное сравнения Рафаэля с Моцартом. Не знаю, сравнивали ли Микель-Анджело с Бетховеном?
Я имел о Вас косвенные сведения, что Вы, слава Богу, здоровы. Дай Бог Вам, дорогой, милый друг мой, всяческого благополучия!!!


Я кончил Шопенгауера. Не знаю, какое впечатление произвела бы на меня эта философия, если б я познакомился с ней в другом месте и в других обстоятельствах. Здесь она показалась мне остроумным парадоксом. Мне кажется, что всего несостоятельнее Шопенгауер в своих окончательных выводах. Пока он доказывает, что лучше не ''жить'', чем ''жить'', все ждёшь и спрашиваешь себя: положим, что он прав, — но что же мне делать? Вот в ответе на этот вопрос он и оказался слаб. В сущности, его теория ведёт весьма логически к самоубийству. Но, испугавшись такого опасного средства отделаться от тягости жизни и не посмев рекомендовать самоубийство как универсальное средство приложить его философию к практике, он пускается в очень курьёзные софизмы, силясь доказать, что самоубийца, лишая себя жизни, не отрицает, а подтверждает любовь к жизни! Это и непоследовательно и неостроумно. Что касается ''Nirwana'', то это такая бессмыслица, о которой и говорить не стоит. Как бы то ни было, а книгу о Шопенгауере я прочёл с величайшим интересом, и многое в ней показалось мне необычайно остроумным. Его теория ''любви'' необычайно оригинальна и нова, хотя некоторые подробности в фактических доказательствах извращены и натянуты. Вы совершенно правы, говоря, что нельзя доверять искренности философа, учащего нас не признавать никаких радостей жизни и умерщвлять плоть до последней крайности, который сам без всякого стеснения до последнего дня жизни пользовался всеми благами её и очень хорошо устраивал свои делишки.
Весь октябрь я проведу в Москве; весь ноябрь в Петербурге.


Посылаю Вам карточку брата Анатолия и ландыш. Как их много теперь продаётся на улицах!
Всем Вашим усердно кланяюсь.


Я покоен, здоров, счастлив и ни на секунду не забываю, кому всем этим обязан. Прощайте, моя дорогая и бесценная. До следующего письма.
Беспредельно Вам преданный,
{{right|Ваш П. Чайковский}}
{{right|П. Чайковский}}


|Translated text=
|Translated text=
}}
}}
{{DEFAULTSORT:Letter 0762}}

Revision as of 16:19, 8 February 2020

Date 2/14 October 1889
Addressed to Nadezhda von Meck
Where written Moscow
Language Russian
Autograph Location Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1065)
Publication Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 3 (1902), p. 322 (abridged)
П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 3 (1936), p. 583–584
П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XV-А (1976), p. 189–191

Text

Russian text
(original)
Москва
2 октября 1889

Пречистенка, Троицкий пер[еулок] № 6

Милый, дорогой друг мой!

Вчера я, наконец, приехал в свою Московскую резиденцию после шестинедельного странствования. Позвольте вкратце рассказать Вам все, что со мной в это время произошло. 20-го августа я выехал из деревни в Каменку, перед тем окончив полную партитуру балета. В Каменке нашёл всех здоровыми, и особенно приятно было видеть, как поправилась сестра. Увы! не надолго! Теперь, как Вы уже, вероятно, знаете, милый друг, у неё новое горе, — болезнь Мити, столь ужасная. что даже страшно выговорить!

Провёл я в Каменке более недели и оттуда через Киев от правился на один день к Коле и Анне. Копылово мне ужасно понравилось! Новый дом в высшей степени симпатичен; из верхнего этажа, где Коля показал мне комнату, предназначаемую, между прочим, и для меня, открывается прелестный вид совершенно деревенского характера. Молочное хозяйство и все, что ради него устроено, очень заинтересовало меня. О своих хозяйственных неудачах Коля мне ничего не говорил, имел вид весьма весёлый, из чего я и заключил, что может быть кризис, через который он прошёл, уже миновал. По крайней мере так хотелось мне думать, и дай Бог, чтобы я не ошибался. Кися вполне заслуживает тех восторженных отзывов, которыми изо-биловали все рассказы про домашний быт Коли, Анны, а также Ваши письма. Главное мне было приятно, что она не. только не дичилась меня как прежде, а напротив, была чрезвычайно ласкова и общительна. Я провёл у Коли всего одни сутки. Возвратившись от них в Киев, я попал в театр, где шла моя опера, и неожиданно публика сделала мне очень лестную овацию. На другой день я уехал в Москву. Здесь мне предстояли очень сложные дела по Музыкальному обществу, а также репетиции «Евгения Онегина», который был дан 18 сентября в новой, весьма роскошной обстановке. Я дирижировал на этом представлении. Успех был большой, и исполнением я остался весьма доволен.

На следующий день уехал в Петербург, где прожил 10 дней и чрезвычайно утомился. Мне пришлось присутствовать на нескольких репетициях моего балета, на нескольких заседаниях Комитета, устраивающего юбилейные празднества в честь Рубинштейна, и кроме всего этого, написать для этих же юбилейных торжеств два сочинения.

Пока я ездил в Петербург, Алексей мой перебрался со всеми моими пожитками в мою московскую квартиру, которая теперь уже вполне устроена. Квартира очень маленькая, даже слишком маленькая в сравнении с моим последним деревенским домом, — но очень милая и уютная.

Теперь, милый друг мой, мне предстоит готовиться к дирижированию двумя московскими и тремя петербургскими концертами. В особенности меня пугают два юбилейных концерта из рубинштейновской музыки. Программа будет очень сложная и трудная, и ввиду исключительности этого торжественного случая, я уже теперь начинаю мучительно волноваться. Примите во внимание, что я начал дирижировать своими сочинениями 2½ года тому назад; чужими же сочинениями никогда не дирижировал! Поэтому моя задача будет особенно трудная! Вообще предстоящая зима очень пугает меня, и нужно в самом деле огромный запас здоровья, чтобы выйти целым и невредимым из предстоящих мне испытаний.

Я имел о Вас косвенные сведения, что Вы, слава Богу, здоровы. Дай Бог Вам, дорогой, милый друг мой, всяческого благополучия!!!

Весь октябрь я проведу в Москве; весь ноябрь в Петербурге.

Всем Вашим усердно кланяюсь.

Беспредельно Вам преданный,

П. Чайковский