Letter 557

Date	3/15 May 1877
Addressed to	Nadezhda von Meck
Where written	Moscow
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 3067)
Publication	П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 1 (1934), p. 18–20 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VI (1961), p. 128–129 To my best friend. Correspondence between Tchaikovsky and Nadezhda von Meck (1876-1878) (1993), p. 17–19 (English translation) П. И. Чайковский — Н.Ф. фон Мекк. Переписка в 4-х томах, 1876-1890, том 1 (2007), p. 36-37

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Alexander Poznansky

3 мая 1877 г[ода] Многоуважаемая Надежда Филаретовна! Я провёл вчера один из самых тяжёлых дней в моей жизни. Мне совестно было перед Вами. В глубине души я знал наверное, что Вы примете моё письмо так, как Вы его и приняли. Мне казалось, что с просьбами такого рода нехорошо обращаться к людям, которые, как Вы, не умеют отказывать; я упрекал себя в том, что, в конце концов, позволил себе эксплуатировать Вашу доброту, щедрость и деликатность. Напрасно изобретал я различные извинения для себя; внутренний голос говорил мне, что я перед Вами виноват. Но сегодняшнее письмо Ваше проникнуто такой искренней дружбой, в нем так много самого тёплого желания мне добра, что к чувству благодарности ни на воле с не примешивается ощущения человека, сделавшего для достижения материальной цели неделикатный поступок. Я очень боялся этого ощущения, — оно очень мучительно. Сердечный и дружеский тон Вашего милого письма сделал то, что мне кажется, как будто я поступил так именно, как следовало. Таким образом, я Вам вдвойне благодарен: Вы не только оказали мне неоценимую дружескую услугу, но сумели оградить меня от собственных моих внутренних упрёков совести и укоров. Я, кажется, дурно выражаю то, что хочу сказать. Как ни велика благодарность, но иго этой благодарности иногда тяжко. Нужно иметь бездну деликатности и такта, чтобы, оказывая такие громадные материальные услуги, какую Вы оказали мне, — не наложить на одолжаемого этого ига. Вы спрашиваете, будет ли мне приятно, если Вы будете писать мне всегда, когда Вам захочется. Пожалуйста, не сомневайтесь в этом, многоуважаемая Надежда Филаретовна. Переписка с Вами может быть только приятна для меня, хотя бы потому, что о музыке и по поводу музыки говорить всегда приятно, тем более с Вами. Я уже имел случай объяснить Вам, что чувствую к Вам самую искреннюю и тёплую симпатию. Я намерен это лето и хорошенько заняться и хорошенько полечиться. В прошлом году я пил воды в Виши, оказавшие на меня самое благотворное влияние. К сожалению, на меня там напала такая безумная хандра, что доктор посоветовал мне уехать, не кончивши курса, но усиленно приглашал возобновить лечение в нынешнем году. По всей вероятности, в конце лета я поеду в Эссентуки на Кавказ, где источники имеют те же свойства, что и в Виши. До тех пор я проживу, вероятно, у сестры и хочу приняться за оперу, но прежде должен кончить симфонию, которую пишу теперь и посвящение которой Вы приняли. Из неё у меня готовы первые три части в эскизах. За финал я принимался, но в последнее время не расположен к работе и потому откладываю до лета. Пьесу в pendant к «Reproche» Kohne я непременно напишу, но не скрою от Вас, что это сочинение мне неособенно нравится. В этом роде можно сделать лучше, и я не теряю надежды перещеголять Konne. Пожалуйста, не думайте, что это косвенный упрёк Вам в дурном вкусе. Иногда в музыке нравится что-то совсем неуловимое и не поддающееся критическому анализу. Я не могу без слез слышать «Соловья» Алябьева!!! А по отзыву авторитетов — это верх пошлости. Ещё раз благодарю Вас, добрая Надежда Филаретовна. Знайте, что Вы меня выручили из очень, очень скверного положения, и я никогда не забуду этой столь же великой, сколько и деликатно оказанной услуги. Надеюсь, что перед Вашим отъездом Вы ещё напишете мне и дадите мне Ваш летний адрес. Очень буду рад вести с Вами деятельную корреспонденцию. Глубоко Вас уважающий, П. Чайковский

3 May 1877 Most respected Nadezhda Filaretovna! Yesterday was one of the most difficult days of my life. I felt ashamed before you. At the bottom of my heart, I knew that you would take my letter as you did. It seemed wrong to ask favours from a person like you, who would not know how to refuse. I reproached myself for exploiting your kindness, generosity and delicacy. I devised all sorts of excuses for myself, but to no avail; an inner voice continued to reiterate my guilt. But your letter today is imbued with such sincere friendship, such warmest wishes for my welfare, that the consciousness of having demeaned myself by asking for material help no longer detracts one iota from the simple fact of my gratitude. The fear that it might have been otherwise has been very painful. The cordial and friendly tone of your dear letter has persuaded me that I have done exactly the right thing. So I am doubly grateful: not only have you rendered me an invaluable service, but you know how to defend me from the inner recriminations of my conscience. I know that I express myself poorly. Even the sincerest gratitude can impose a heavy burden. In order not to impose that burden, when granting such immense material gifts as you have done me the honour of granting to me, one must possess an abundance of delicacy and tact. You ask if I would find it agreeable to have you write to me any time you feel inclined. Please, never doubt this, dear Nadezhda Filaretovna. Corresponding with you can never be other than a pleasure for me; merely to discuss music with you is a joy. I have already had occasion to express my most sincere and warm feelings toward you. This summer I intend to work very hard and to take a good cure. Last year I drank from the waters at Vichy, which had the most beneficial effects on me. Unfortunately, I became seized with such frantic melancholy there that the doctor advised me to leave before finishing the course, while at the same time urging me to renew the treatments this year. In all likelihood, at the end of the summer I will go to Essentuki in the Caucasus, where the spring waters are much the same as at Vichy. Until then I shall probably live at my sister's. I would like to set about the opera, but first I must finish the symphony I am currently writing, the dedication of which you have accepted. The first three movements are already sketched out. I made a start on the finale, but lately I have not been disposed to work and so have put it off until the summer. I shall certainly write the piece you desire, after Kohne's "Reproche", but I shall not conceal from you the fact that this composition is particularly unappealing to me. In this frame of mind I often do better work, however, and I am hopeful that I can outdo Kohne. Please do not take this as an insinuation against your artistic taste. Sometimes, in music, one is drawn to something intangibly that is not amenable to critical analysis. I cannot listen to Alyabyev's "The Nightingale" without tears!!! Yet the authorities concur that it is the pinnacle of vulgarity. Once more I thank you, kind Nadezhda Filaretovna. Remember that you have helped me out of a very, very horrible situation, and I shall never forget the delicacy with which you rendered your services. I hope that before your departure you will write once more and give me your summer address. I shall be very happy to keep up an active correspondence with you. With profound respect for you, P. Tchaikovsky