Letter 75 and Letter 1712: Difference between pages
m ("newly-arrived" to "newly arrived" for clarity of meaning / Added comma before etc.) |
m (Text replacement - ". что" to ", что") |
||
Line 1: | Line 1: | ||
{{letterhead | {{letterhead | ||
|Date= | |Date=16/28 March 1881 | ||
|To=[[ | |To=[[Nadezhda von Meck]] | ||
|Place=[[ | |Place=[[Paris]] | ||
|Language=Russian | |Language=Russian | ||
|Autograph=[[ | |Autograph=[[Klin]] (Russia): {{RUS-KLč}} (a{{sup|3}}, No. 711) | ||
|Publication={{bib| | |Publication={{bib|1901/24|Жизнь Петра Ильича Чайковского ; том 2}} (1901), p. 466–468 (abridged)<br/>{{bib|1935/56|П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк ; том 2}} (1935), p. 491–493<br/>{{bib|1966/44|П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений ; том X}} (1966), p. 69–71 | ||
==Text | }} | ||
==Text== | |||
{{Lettertext | {{Lettertext | ||
|Language=Russian | |Language=Russian | ||
|Translator= | |Translator= | ||
|Original text={{right| | |Original text={{right|16/28 марта 1881 г[ода]<br/>''Париж''}} | ||
Утром я послал Вам письмо, милый и дорогой друг, а через два часа получил Ваше второе. Вы раскаиваетесь, что послали мне первое, в котором изливаете своё негодование против людей, отравляющих Вам жизнь. Но ведь я ни единого мгновения и не представлял себе, что Вы в самом деле можете ''ненавидеть и не прощать'' кого бы то ни было. Можно быть христианином в жизни и делах и не придерживаясь слепо догматов, и мне слишком хорошо известно, что нехристианские чувства могут явиться в Вас лишь как минутная вспышка, как невольный протест против человеческой злобы, проявляющийся всегда резко в первую минуту раздражения. Таким редким, исключительно добрым людям, как Вы, ''ненависть'' в смысле деятельного чувства недоступна. Да и что может быть бесплоднее, бесцельнее, как ненависть! Ведь враги наши, по словам Христа, наносят нам обиды, в конце концов, ''по неведению'' и только ''по неведению''. О, если б люди могли быть христианами не только по форме, а и по сущности, если б все были проникнуты теми простыми истинами христианской морали, в которых заключается вся правда жизни! Увы, — этого никогда не будет, ибо тогда наступило бы царство вечного и ''совершенного'' добра, а мы по самой организации своей существа ''несовершенные'', для которых понимание ''добра'' возможно только в смысле изнанки зла. Мы как бы специально для того только и созданы, чтобы вечно бороться со злом, искать идеалов, добиваться вечной правды, — но никогда не достигать цели. По крайней мере, будем снисходительны к тем, которые в слепоте своей любят ''зло'' по врождённому инстинкту. Виноваты ли они в том, что существуют только для оттенка людей избранных? Имеем ли мы право отвечать им злом за зло? Нет! мы можем только повторять вместе с Христом: «''Господи! прости им, не ведают бо, что творят!''» | |||
Чувствую, что ''смутно'' выражаю ''смутные'' мысли, бродящие в голове моей по поводу исчезновения с лица земли близкого и хорошего человека. Но если я смутно мыслю и говорю, то ''ясно'' чувствую. В голове темно, — да иначе и быть не может, ввиду таких неразрешимых для слабого ума вопросов, как ''смерть, цель и смысл жизни, бесконечность или конечность её''; — но зато в душу мою все больше и больше проникает свет ''веры''. Да, милый друг, я чувствую, что все более и более склоняюсь к этому единственному оплоту нашему против всяких бедствий. Я чувствую, что начинаю ''уметь любить Бога'', чего прежде я не умел. Сомнения ещё посещают меня; я все ещё пытаюсь иногда своим слабым и жалким умом постигнуть непостижимое — но все громче и громче начинает доходить до меня голос божественной правды. Я уже часто нахожу неизъяснимое наслаждение в том, что преклоняюсь пред неисповедимою, но несомненною для меня премудростью божьею; я часто со слезами молюсь ''ему'' (где ''он'', кто ''он''? — я не знаю, но знаю, что ''он'' есть) и прошу его дать мне смирение и любовь, прошу его простить меня и вразумить меня, а главное, мне сладко говорить ему: ''Господи, да будет воля твоя'', ибо я знаю, что воля его ''святая''. Ещё скажу Вам, милый друг, что часто, вдумываясь в свою жизнь, — я начинаю видеть перст божий, явно указывающий мне путь мой и оберегающий меня от бедствий. Почему вышней воле нужно оберегать именно ''меня'', — этого я не знаю. Хочу быть ''смиренным'' и не считать себя избранником, ибо Бог все свои творения любит одинаково, — но я знаю только, что Бог хранит меня, и нередко я проливаю слезы благодарности за все его бесконечные милости. Но этого мало. Я хочу приучить себя думать, что если наступают бедствия, — то и они в сущности ведут к благу; я хочу любить Бога всегда: и тогда, когда он посылает мне счастье, и когда наступят испытания. Ибо где нибудь да должно быть то царство вечного счастья, к которому мы тщетно стремимся на земле. Наступит час, когда разрешатся все недоступные нашему уму вопросы и когда мы поймём, почему Бог находит нужным посылать нам испытания. Мне хочется верить, что есть будущая жизнь. Когда хотение обратится в факт, — тогда я буду счастлив, насколько счастье на земле возможно. | |||
Милый друг! Вы спрашиваете меня, может ли Саша, не учась в Училище, — кончить курс посредством явки на экзамены? Так как никаких на моей памяти подобных прецедентов не было, — то скорее я склонен думать, что это не допускается. Всего лучше, если Коля прямо спросит у директора, возможно ли это. Но я надеюсь, что Сашино здоровье поправится, что, живя вдали от училища, он будет продолжать свои занятия, и тогда, может быть, через год или два он в состоянии будет снова поступить в училище в соответствующий класс и докончить свой курс на общем основании. Бедный Саша! Дай Бог ему скорей поправиться! | |||
Осмелюсь обратиться к Вам с следующею просьбою, милый друг мой. Вы очень обстоятельно и очень ясно изложили мне состояние дел Ваших. Нельзя ли Вам будет, дорогая моя, в одном из следующих Ваших писем объяснить: ''какой имеется в виду способ поправления Ваших дел, надеетесь ли Вы на это и в какой мере это возможно''. | |||
Простите, что этою просьбой я расшевеливаю Ваши раны, — но мне страстно хочется знать это, и я не успокоюсь, пока не узнаю Ваш взгляд на будущность Вашего состояния. | |||
Я был сегодня в церкви на панихиде и отправлении гроба с телом Н[иколая] Гр[игорьевича] на станцию железной дороги. Оттуда я поехал на ''Gare du Nord'' и был свидетелем, как свинцовый гроб заколачивали в деревянный ящик и ставили в багажный вагон. Было страшно больно и жутко сознавать, что бедный наш Ник[олай] Григ[орьевич] лежит в этом деревянном ящике и в багажном вагоне поедет в Москву. Да, это было именно ''больно''. Но, к счастью, у меня есть зачатки ''веры'', и я нахожу утешение в мысли, что такова ''неизъяснимая'', но ''святая'' воля Бога. | |||
По поводу молитвы к Богу, скажу Вам, дорогая, несравненная моя, что для меня величайшее счастье и наслаждение молиться за Вас Богу и призывать на Вас благословение его. | |||
{{right|Ваш. П. Чайковский}} | |||
|Translated text= | |||
}} | }} | ||
Latest revision as of 18:28, 24 January 2024
Date | 16/28 March 1881 |
---|---|
Addressed to | Nadezhda von Meck |
Where written | Paris |
Language | Russian |
Autograph Location | Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 711) |
Publication | Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 466–468 (abridged) П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 2 (1935), p. 491–493 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том X (1966), p. 69–71 |
Text
Russian text (original) |
16/28 марта 1881 г[ода] Париж Утром я послал Вам письмо, милый и дорогой друг, а через два часа получил Ваше второе. Вы раскаиваетесь, что послали мне первое, в котором изливаете своё негодование против людей, отравляющих Вам жизнь. Но ведь я ни единого мгновения и не представлял себе, что Вы в самом деле можете ненавидеть и не прощать кого бы то ни было. Можно быть христианином в жизни и делах и не придерживаясь слепо догматов, и мне слишком хорошо известно, что нехристианские чувства могут явиться в Вас лишь как минутная вспышка, как невольный протест против человеческой злобы, проявляющийся всегда резко в первую минуту раздражения. Таким редким, исключительно добрым людям, как Вы, ненависть в смысле деятельного чувства недоступна. Да и что может быть бесплоднее, бесцельнее, как ненависть! Ведь враги наши, по словам Христа, наносят нам обиды, в конце концов, по неведению и только по неведению. О, если б люди могли быть христианами не только по форме, а и по сущности, если б все были проникнуты теми простыми истинами христианской морали, в которых заключается вся правда жизни! Увы, — этого никогда не будет, ибо тогда наступило бы царство вечного и совершенного добра, а мы по самой организации своей существа несовершенные, для которых понимание добра возможно только в смысле изнанки зла. Мы как бы специально для того только и созданы, чтобы вечно бороться со злом, искать идеалов, добиваться вечной правды, — но никогда не достигать цели. По крайней мере, будем снисходительны к тем, которые в слепоте своей любят зло по врождённому инстинкту. Виноваты ли они в том, что существуют только для оттенка людей избранных? Имеем ли мы право отвечать им злом за зло? Нет! мы можем только повторять вместе с Христом: «Господи! прости им, не ведают бо, что творят!» Чувствую, что смутно выражаю смутные мысли, бродящие в голове моей по поводу исчезновения с лица земли близкого и хорошего человека. Но если я смутно мыслю и говорю, то ясно чувствую. В голове темно, — да иначе и быть не может, ввиду таких неразрешимых для слабого ума вопросов, как смерть, цель и смысл жизни, бесконечность или конечность её; — но зато в душу мою все больше и больше проникает свет веры. Да, милый друг, я чувствую, что все более и более склоняюсь к этому единственному оплоту нашему против всяких бедствий. Я чувствую, что начинаю уметь любить Бога, чего прежде я не умел. Сомнения ещё посещают меня; я все ещё пытаюсь иногда своим слабым и жалким умом постигнуть непостижимое — но все громче и громче начинает доходить до меня голос божественной правды. Я уже часто нахожу неизъяснимое наслаждение в том, что преклоняюсь пред неисповедимою, но несомненною для меня премудростью божьею; я часто со слезами молюсь ему (где он, кто он? — я не знаю, но знаю, что он есть) и прошу его дать мне смирение и любовь, прошу его простить меня и вразумить меня, а главное, мне сладко говорить ему: Господи, да будет воля твоя, ибо я знаю, что воля его святая. Ещё скажу Вам, милый друг, что часто, вдумываясь в свою жизнь, — я начинаю видеть перст божий, явно указывающий мне путь мой и оберегающий меня от бедствий. Почему вышней воле нужно оберегать именно меня, — этого я не знаю. Хочу быть смиренным и не считать себя избранником, ибо Бог все свои творения любит одинаково, — но я знаю только, что Бог хранит меня, и нередко я проливаю слезы благодарности за все его бесконечные милости. Но этого мало. Я хочу приучить себя думать, что если наступают бедствия, — то и они в сущности ведут к благу; я хочу любить Бога всегда: и тогда, когда он посылает мне счастье, и когда наступят испытания. Ибо где нибудь да должно быть то царство вечного счастья, к которому мы тщетно стремимся на земле. Наступит час, когда разрешатся все недоступные нашему уму вопросы и когда мы поймём, почему Бог находит нужным посылать нам испытания. Мне хочется верить, что есть будущая жизнь. Когда хотение обратится в факт, — тогда я буду счастлив, насколько счастье на земле возможно. Милый друг! Вы спрашиваете меня, может ли Саша, не учась в Училище, — кончить курс посредством явки на экзамены? Так как никаких на моей памяти подобных прецедентов не было, — то скорее я склонен думать, что это не допускается. Всего лучше, если Коля прямо спросит у директора, возможно ли это. Но я надеюсь, что Сашино здоровье поправится, что, живя вдали от училища, он будет продолжать свои занятия, и тогда, может быть, через год или два он в состоянии будет снова поступить в училище в соответствующий класс и докончить свой курс на общем основании. Бедный Саша! Дай Бог ему скорей поправиться! Осмелюсь обратиться к Вам с следующею просьбою, милый друг мой. Вы очень обстоятельно и очень ясно изложили мне состояние дел Ваших. Нельзя ли Вам будет, дорогая моя, в одном из следующих Ваших писем объяснить: какой имеется в виду способ поправления Ваших дел, надеетесь ли Вы на это и в какой мере это возможно. Простите, что этою просьбой я расшевеливаю Ваши раны, — но мне страстно хочется знать это, и я не успокоюсь, пока не узнаю Ваш взгляд на будущность Вашего состояния. Я был сегодня в церкви на панихиде и отправлении гроба с телом Н[иколая] Гр[игорьевича] на станцию железной дороги. Оттуда я поехал на Gare du Nord и был свидетелем, как свинцовый гроб заколачивали в деревянный ящик и ставили в багажный вагон. Было страшно больно и жутко сознавать, что бедный наш Ник[олай] Григ[орьевич] лежит в этом деревянном ящике и в багажном вагоне поедет в Москву. Да, это было именно больно. Но, к счастью, у меня есть зачатки веры, и я нахожу утешение в мысли, что такова неизъяснимая, но святая воля Бога. По поводу молитвы к Богу, скажу Вам, дорогая, несравненная моя, что для меня величайшее счастье и наслаждение молиться за Вас Богу и призывать на Вас благословение его. Ваш. П. Чайковский |