Letter 1712 and Letter 3827: Difference between pages

Tchaikovsky Research
(Difference between pages)
m (Text replacement - ". что" to ", что")
 
m (Text replacement - "objectionable" to "horrible")
 
Line 1: Line 1:
{{letterhead
{{letterhead
|Date=16/28 March 1881
|Date=21 March/2 April 1889
|To=[[Nadezhda von Meck]]
|To=[[Pyotr Jurgenson]]
|Place=[[Paris]]
|Place=[[Paris]]
|Language=Russian
|Language=Russian
|Autograph=[[Klin]] (Russia): {{RUS-KLč}} (a{{sup|3}}, No. 711)
|Autograph=[[Klin]] (Russia): {{RUS-KLč}} (a{{sup|3}}, No. 2651)
|Publication={{bib|1901/24|Жизнь Петра Ильича Чайковского ; том 2}} (1901), p. 466–468 (abridged)<br/>{{bib|1935/56|П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк ; том 2}} (1935), p. 491–493<br/>{{bib|1966/44|П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений ; том X}} (1966), p. 69–71
|Publication={{bib|1902/25|Жизнь Петра Ильича Чайковского ; том 3}} (1902), p. 304–305 (abridged)<br/>{{bib|1952/58|П. И. Чайковский. Переписка с П. И. Юргенсоном ; том 2}} (1952), p. 120 (abridged)<br/>{{bib|1976/64|П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений ; том XV–А}} (1976), p. 84–85
}}
}}
==Text==
==Text and Translation==
{{Lettertext
{{Lettertext
|Language=Russian
|Language=Russian
|Translator=
|Translator=Brett Langston
|Original text={{right|16/28 марта 1881 г[ода]<br/>''Париж''}}
|Original text={{right|2 апр[еля]/21 марта [18]89<br/>''Париж''}}
Утром я послал Вам письмо, милый и дорогой друг, а через два часа получил Ваше второе. Вы раскаиваетесь, что послали мне первое, в котором изливаете своё негодование против людей, отравляющих Вам жизнь. Но ведь я ни единого мгновения и не представлял себе, что Вы в самом деле можете ''ненавидеть и не прощать'' кого бы то ни было. Можно быть христианином в жизни и делах и не придерживаясь слепо догматов, и мне слишком хорошо известно, что нехристианские чувства могут явиться в Вас лишь как минутная вспышка, как невольный протест против человеческой злобы, проявляющийся всегда резко в первую минуту раздражения. Таким редким, исключительно добрым людям, как Вы, ''ненависть'' в смысле деятельного чувства недоступна. Да и что может быть бесплоднее, бесцельнее, как ненависть! Ведь враги наши, по словам Христа, наносят нам обиды, в конце концов, ''по неведению'' и только ''по неведению''. О, если б люди могли быть христианами не только по форме, а и по сущности, если б все были проникнуты теми простыми истинами христианской морали, в которых заключается вся правда жизни! Увы, — этого никогда не будет, ибо тогда наступило бы царство вечного и ''совершенного'' добра, а мы по самой организации своей существа ''несовершенные'', для которых понимание ''добра'' возможно только в смысле изнанки зла. Мы как бы специально для того только и созданы, чтобы вечно бороться со злом, искать идеалов, добиваться вечной правды, — но никогда не достигать цели. По крайней мере, будем снисходительны к тем, которые в слепоте своей любят ''зло'' по врождённому инстинкту. Виноваты ли они в том, что существуют только для оттенка людей избранных? Имеем ли мы право отвечать им злом за зло? Нет! мы можем только повторять вместе с Христом: «''Господи! прости им, не ведают бо, что творят!''»
Только что отправил к тебе утром письмо, как получил другое. По зрелом размышлении я пришёл к тому, что можно назначить Ант[онине] Ив[ановне] 150 р[ублей]. Бог с ней! В этом смысле я тебе телеграфировал. Если ты станешь бранить меня, то я объясню тебе следующее. Года три тому назад у нас с тобой по поводу приставаний ко мне Ант[онины] Ив[ановны] было решено, что ты никаких писем от неё передавать мне не будешь, что ты будешь постоянным посредником между нами, причём я тебя уполномочил решать всякие её просьбы по своему произволу. Ей было тогда объявлено, чтобы она не смела мне писать. Года 2 она повиновалась, а теперь снова начала обращаться ко мне прямо. Согласно нашему уговору ты не должен был вовсе передавать мне её писем, а распечатывать, читать и решать. Дело в том, что, во 1-х), письма Ант[онины] Ив[ановны] буквально делают меня больным, — до того мне неприятно всякое напоминание об этой личности, а, во 2-х), по слабости характера я всегда в конце концов исполню её просьбу. В данном случае так и вышло. Говорю это не в виде упрёка. но в виду будущего времени. Всякие её письма открывай. читай, решай и не говори мне ничего про неё до тех пор, пока я не попрошу тебя дать о ней сведения.


Чувствую, что ''смутно'' выражаю ''смутные'' мысли, бродящие в голове моей по поводу исчезновения с лица земли близкого и хорошего человека. Но если я смутно мыслю и говорю, то ''ясно'' чувствую. В голове темно, — да иначе и быть не может, ввиду таких неразрешимых для слабого ума вопросов, как ''смерть, цель и смысл жизни, бесконечность или конечность её''; — но зато в душу мою все больше и больше проникает свет ''веры''. Да, милый друг, я чувствую, что все более и более склоняюсь к этому единственному оплоту нашему против всяких бедствий. Я чувствую, что начинаю ''уметь любить Бога'', чего прежде я не умел. Сомнения ещё посещают меня; я все ещё пытаюсь иногда своим слабым и жалким умом постигнуть непостижимое — но все громче и громче начинает доходить до меня голос божественной правды. Я уже часто нахожу неизъяснимое наслаждение в том, что преклоняюсь пред неисповедимою, но несомненною для меня премудростью божьею; я часто со слезами молюсь ''ему'' (где ''он'', кто ''он''? — я не знаю, но знаю, что ''он'' есть) и прошу его дать мне смирение и любовь, прошу его простить меня и вразумить меня, а главное, мне сладко говорить ему: ''Господи, да будет воля твоя'', ибо я знаю, что воля его ''святая''. Ещё скажу Вам, милый друг, что часто, вдумываясь в свою жизнь, — я начинаю видеть перст божий, явно указывающий мне путь мой и оберегающий меня от бедствий. Почему вышней воле нужно оберегать именно ''меня'', — этого я не знаю. Хочу быть ''смиренным'' и не считать себя избранником, ибо Бог все свои творения любит одинаково, — но я знаю только, что Бог хранит меня, и нередко я проливаю слезы благодарности за все его бесконечные милости. Но этого мало. Я хочу приучить себя думать, что если наступают бедствия, — то и они в сущности ведут к благу; я хочу любить Бога всегда: и тогда, когда он посылает мне счастье, и когда наступят испытания. Ибо где нибудь да должно быть то царство вечного счастья, к которому мы тщетно стремимся на земле. Наступит час, когда разрешатся все недоступные нашему уму вопросы и когда мы поймём, почему Бог находит нужным посылать нам испытания. Мне хочется верить, что есть будущая жизнь. Когда хотение обратится в факт, — тогда я буду счастлив, насколько счастье на земле возможно.
Я никогда не вырезываю статей обо мне, никогда о них не забочусь, и те вырезки, которые я тебе или брату Модесту посылал, были мне присылаемы разными доброжелателями, а по большей части авторами. Мне как-то неловко и противно покупать газеты с статьями обо мне, вооружаться ножницами и рассылать друзьям. Женевских газет у меня никаких теперь нет, но Гуго Зенгер (тамошний дирижёр) прислал мне их целую кипу и все хвалебные, — только я их где-то оставил. Обидно то, что разные Ивановы и Соловьевы друг о друге пишут рекламы, а об русском артисте с честью представляющем на чужбине русское искусство, — не дают себе труда собирать сведения. Это было бы вовсе не трудно, если бы они хотели. Ибо все главные газеты в редакциях получаются. Черт с ними! Из Лондона ничего не пришлю, ибо я на другой же день еду. Да и не к чему! Во всякой редакции есть «''Times''» и другие английские газеты.


Милый друг! Вы спрашиваете меня, может ли Саша, не учась в Училище, — кончить курс посредством явки на экзамены? Так как никаких на моей памяти подобных прецедентов не было, — то скорее я склонен думать, что это не допускается. Всего лучше, если Коля прямо спросит у директора, возможно ли это. Но я надеюсь, что Сашино здоровье поправится, что, живя вдали от училища, он будет продолжать свои занятия, и тогда, может быть, через год или два он в состоянии будет снова поступить в училище в соответствующий класс и докончить свой курс на общем основании. Бедный Саша! Дай Бог ему скорей поправиться!
Что ты меня спрашивал насчёт ''Бесселя''? Ей-Богу, не помню. Если я забыл, то виноват, — но мне кажется, что ты ничего не спрашивал?


Осмелюсь обратиться к Вам с следующею просьбою, милый друг мой. Вы очень обстоятельно и очень ясно изложили мне состояние дел Ваших. Нельзя ли Вам будет, дорогая моя, в одном из следующих Ваших писем объяснить: ''какой имеется в виду способ поправления Ваших дел, надеетесь ли Вы на это и в какой мере это возможно''.
Засим до свиданья, душа моя! Теперь, вероятно, я тебе буду писать из Тифлиса. Пожалуйста, не уезжай за границу до моего возвращенья. В начале мая я в Москве. Всем твоим кланяйся.


Простите, что этою просьбой я расшевеливаю Ваши раны, — но мне страстно хочется знать это, и я не успокоюсь, пока не узнаю Ваш взгляд на будущность Вашего состояния.
P. S. ''M[ada]me Bélard'', вероятно, несколько возвысит цену, но я тебе всё-таки советую у неё жить. Я уже говорил о тебе.


Я был сегодня в церкви на панихиде и отправлении гроба с телом Н[иколая] Гр[игорьевича] на станцию железной дороги. Оттуда я поехал на ''Gare du Nord'' и был свидетелем, как свинцовый гроб заколачивали в деревянный ящик и ставили в багажный вагон. Было страшно больно и жутко сознавать, что бедный наш Ник[олай] Григ[орьевич] лежит в этом деревянном ящике и в багажном вагоне поедет в Москву. Да, это было именно ''больно''. Но, к счастью, у меня есть зачатки ''веры'', и я нахожу утешение в мысли, что такова ''неизъяснимая'', но ''святая'' воля Бога.
|Translated text={{right|2 April/21 March 1889<br/>''[[Paris]]''}}
I just sent you a letter in the morning, when I received another. On reflection I have concluded that it's possible to assign [[Antonina Ivanovna]] 150 rubles. God be with her! This is the substance of my telegram to you. If you're preparing to scold me, then let me explain the following. About three years ago, with regard to [[Antonina Ivanovna]]'s tormenting me, you and I decided that you would not send me any letters from her whatsoever, and that you would be a constant intermediary between us, and consequently I authorised you to decide any of her requests as you see fit. She was then notified that she must not venture to write to me. For 2 years she complied, but now she has started to approach me directly again. According to our agreement you were not supposed to give me any of her letters at all, but to open them, read, and decide. The fact is that, 1) [[Antonina Ivanovna]]'s letters literally make me ill, insofar as any reminder of this person is unpleasant to me, and 2) due to my weakness of character I shall always fulfil her request in the end. This is what has happened in the present instance. I am not saying this as a reproach, but bearing future occasions in mind. Open all her letters, read, decide, and do not tell me anything about it, unless I ask you for information about her.  


По поводу молитвы к Богу, скажу Вам, дорогая, несравненная моя, что для меня величайшее счастье и наслаждение молиться за Вас Богу и призывать на Вас благословение его.
I never cut out articles about me; I never concern myself to them, and the clippings that I send to you or brother [[Modest]] were sent to me by various well-wishers, and mostly by the authors. It would be rather awkward and horrible to purchase newspapers with articles about me, arm myself with scissors, and send them to friends. I don't have any [[Geneva]] newspapers now, but Hugo Senger (the local conductor) sent me a whole stack of them, all complimentary — except that I left them somewhere. It's offensive that the various Ivanovs, Solovyevs write promoting each other, but take no trouble to collect information about a Russian artist who is honourably representing Russia in a foreign land. It wouldn't be hard at all, if they wanted to, because the editors' offices have all the major newspapers. To hell with them! I won't be sending anything from [[London]] because I'm leaving the next day. And there's no reason to! Every editor's office has the "''Times''" and the other English papers.  
{{right|Ваш. П. Чайковский}}


|Translated text=
Didn't you ask me something about ''[[Bessel]]''? My God, I can't remember. If I've forgotten then it's my fault, but perhaps you haven't asked anything?
 
With that, until we meet, my dear chap! I'll probably write to you now from [[Tiflis]]. Please, don't go abroad until my return. I'll be in [[Moscow]] at the beginning of May. Regards to you all.
 
P. S. ''Madame Bélard'' will probably raise the price a little, but I still recommend that you stay with her. I've already talked about you.
}}
}}

Latest revision as of 18:35, 24 January 2024

Date 21 March/2 April 1889
Addressed to Pyotr Jurgenson
Where written Paris
Language Russian
Autograph Location Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 2651)
Publication Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 3 (1902), p. 304–305 (abridged)
П. И. Чайковский. Переписка с П. И. Юргенсоном, том 2 (1952), p. 120 (abridged)
П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XV-А (1976), p. 84–85

Text and Translation

Russian text
(original) 		English translation
By Brett Langston
2 апр[еля]/21 марта [18]89
Париж

Только что отправил к тебе утром письмо, как получил другое. По зрелом размышлении я пришёл к тому, что можно назначить Ант[онине] Ив[ановне] 150 р[ублей]. Бог с ней! В этом смысле я тебе телеграфировал. Если ты станешь бранить меня, то я объясню тебе следующее. Года три тому назад у нас с тобой по поводу приставаний ко мне Ант[онины] Ив[ановны] было решено, что ты никаких писем от неё передавать мне не будешь, что ты будешь постоянным посредником между нами, причём я тебя уполномочил решать всякие её просьбы по своему произволу. Ей было тогда объявлено, чтобы она не смела мне писать. Года 2 она повиновалась, а теперь снова начала обращаться ко мне прямо. Согласно нашему уговору ты не должен был вовсе передавать мне её писем, а распечатывать, читать и решать. Дело в том, что, во 1-х), письма Ант[онины] Ив[ановны] буквально делают меня больным, — до того мне неприятно всякое напоминание об этой личности, а, во 2-х), по слабости характера я всегда в конце концов исполню её просьбу. В данном случае так и вышло. Говорю это не в виде упрёка. но в виду будущего времени. Всякие её письма открывай. читай, решай и не говори мне ничего про неё до тех пор, пока я не попрошу тебя дать о ней сведения.

Я никогда не вырезываю статей обо мне, никогда о них не забочусь, и те вырезки, которые я тебе или брату Модесту посылал, были мне присылаемы разными доброжелателями, а по большей части авторами. Мне как-то неловко и противно покупать газеты с статьями обо мне, вооружаться ножницами и рассылать друзьям. Женевских газет у меня никаких теперь нет, но Гуго Зенгер (тамошний дирижёр) прислал мне их целую кипу и все хвалебные, — только я их где-то оставил. Обидно то, что разные Ивановы и Соловьевы друг о друге пишут рекламы, а об русском артисте с честью представляющем на чужбине русское искусство, — не дают себе труда собирать сведения. Это было бы вовсе не трудно, если бы они хотели. Ибо все главные газеты в редакциях получаются. Черт с ними! Из Лондона ничего не пришлю, ибо я на другой же день еду. Да и не к чему! Во всякой редакции есть «Times» и другие английские газеты.

Что ты меня спрашивал насчёт Бесселя? Ей-Богу, не помню. Если я забыл, то виноват, — но мне кажется, что ты ничего не спрашивал?

Засим до свиданья, душа моя! Теперь, вероятно, я тебе буду писать из Тифлиса. Пожалуйста, не уезжай за границу до моего возвращенья. В начале мая я в Москве. Всем твоим кланяйся.

P. S. M[ada]me Bélard, вероятно, несколько возвысит цену, но я тебе всё-таки советую у неё жить. Я уже говорил о тебе.

2 April/21 March 1889
Paris

I just sent you a letter in the morning, when I received another. On reflection I have concluded that it's possible to assign Antonina Ivanovna 150 rubles. God be with her! This is the substance of my telegram to you. If you're preparing to scold me, then let me explain the following. About three years ago, with regard to Antonina Ivanovna's tormenting me, you and I decided that you would not send me any letters from her whatsoever, and that you would be a constant intermediary between us, and consequently I authorised you to decide any of her requests as you see fit. She was then notified that she must not venture to write to me. For 2 years she complied, but now she has started to approach me directly again. According to our agreement you were not supposed to give me any of her letters at all, but to open them, read, and decide. The fact is that, 1) Antonina Ivanovna's letters literally make me ill, insofar as any reminder of this person is unpleasant to me, and 2) due to my weakness of character I shall always fulfil her request in the end. This is what has happened in the present instance. I am not saying this as a reproach, but bearing future occasions in mind. Open all her letters, read, decide, and do not tell me anything about it, unless I ask you for information about her.

I never cut out articles about me; I never concern myself to them, and the clippings that I send to you or brother Modest were sent to me by various well-wishers, and mostly by the authors. It would be rather awkward and horrible to purchase newspapers with articles about me, arm myself with scissors, and send them to friends. I don't have any Geneva newspapers now, but Hugo Senger (the local conductor) sent me a whole stack of them, all complimentary — except that I left them somewhere. It's offensive that the various Ivanovs, Solovyevs write promoting each other, but take no trouble to collect information about a Russian artist who is honourably representing Russia in a foreign land. It wouldn't be hard at all, if they wanted to, because the editors' offices have all the major newspapers. To hell with them! I won't be sending anything from London because I'm leaving the next day. And there's no reason to! Every editor's office has the "Times" and the other English papers.

Didn't you ask me something about Bessel? My God, I can't remember. If I've forgotten then it's my fault, but perhaps you haven't asked anything?

With that, until we meet, my dear chap! I'll probably write to you now from Tiflis. Please, don't go abroad until my return. I'll be in Moscow at the beginning of May. Regards to you all.

P. S. Madame Bélard will probably raise the price a little, but I still recommend that you stay with her. I've already talked about you.

Retrieved from ‘https://en.tchaikovsky-research.net/index.php?title=Letter_1712&oldid=65113’