Letter 1068

Date	14/26 January 1879
Addressed to	Anatoly Tchaikovsky
Where written	Clarens
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1211)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 252–253 П. И. Чайковский. Письма к родным (1940), p. 510–512 П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 206–207 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VIII (1963), p. 42–43 Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 201–202 (English translation; abridged)

Text

Russian text (original)

26/14 янв[аря] 1879 г[ода] Clarens Толя! Я в большом затруднении. Мне нужно тебе отдать отчёт за три дни, а между тем не произошло решительно ни одного факта, который отличил бы один из этих трёх дней от другого. Вся разница только в меню обеда. Я бы, пожалуй, мог и его сообщать тебе, но это было бы уже слишком неинтересно и прозаично. Поэтому я опишу тебе все три дни разом, т. е. скажу, что я провёл их точно так же, как и все предыдущие. Вчера был в бане. Работа подвинулась настолько, что завтра, без всякого сомнения, будет кончено 2-е действие. Теперь перейду прямо к вопросу, который меня очень занимает и который несколько расстроил и рассердил меня. Сегодня я прочёл в «Новом времени» программу концерта М[узыкального] о[бщества] и в нем, к удивлению, нашёл сцену письма из «Евг[ения] Он[егина]». Модест мне уже раз писал, что слышал в каком-то концерте эту штуку. но я был уверен, что он ошибся, что это была ария Ольги. Теперь я вижу, что г-жа Каменская действительно имела глупость Два раза петь именно эту арию. Пожалуйста, повидайся или, по крайней мере, попроси Давыдова повидаться с Направником и сказать ему что сцену письма, как не имеющую конца, нельзя исполнять отдельно, что это величайшая музыкальная бессмыслица. Можно исполнять её только с тем условием, чтобы и дальнейшая сцена с няней тоже исполнялась. Меня сердит, что не спросившись меня, дали из Москвы партитуру и позволили совершить такой непростительный музыкальный промах. Очень может быть, что Каменская (хотя я сомневаюсь чтоб она могла иметь успех с арией, лишённой конца) опять вздумает спеть сцену письма. Вот это-то я бы и хотел предупредить, но, разумеется, нужно сделать так, чтобы Каменская не обиделась, ибо, с другой стороны, я не могу не быть благодарным ей за охоту петь вещи мои. Ну довольно. Отчего так давно нет писем ни от тебя, ни от Модеста? Меня тоже удивляет Котек, впрочем он даже не удивляет, а беспокоит меня, ибо, при его аккуратности, Я решительно недоумеваю, почему уже больше недели он мне не пишет. Вообще, я делаю большую глупость, что читаю ежедневно русскую газету. Всякий раз что-нибудь да рассердит и расстроит меня. Мне ничего не хочется знать из происходящего у нас, кроме всего того, что касается моих близких, и я бываю совершенно счастлив, когда имею дело исключительно с самим собой и с вами. Как только начну читать о том, что делается вообще в любезном отечестве (начиная с ужасного курса и с чумы он кончая ругательствами, которые сыплет это подлое «Нов[ое] вр[емя]» на Н. Г. Руб[инштейна]), то непременно меня возьмёт тоска и злоба. Хорошо было бы, если б можно было не знать многого неприятного и подлого, творящегося у нас, и жить только в тесном круге семейных интересов. Но, независимо от этого, Я нахожусь в самом цветущем состоянии здоровья и ужасно доволен, что почти достиг конца 2-го действия оперы. Теперь уже решено, что отсюда к 1 февр[аля] я поеду в Париж, а в Питер (который так дорог мне потому что там живут предметы моих исключительных привязанностей и в то же время так ненавистен) попаду не позднее 1-го марта. Целую тебя, голубчик мой. Пиши, пожалуйста. Расцелуй от меня Папочку и всех. Твой П. Чайковский