Letter 1088

Date	29 January/10 February 1879
Addressed to	Anatoly Tchaikovsky
Where written	Clarens
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1215)
Publication	П. И. Чайковский. Письма к родным (1940), p. 524–526 П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 216 (abridged) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VIII (1963), p. 80–81 Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 210 (English translation; abridged)

Text

Russian text (original)

29 янв[аря]/10 фeвр[аля] 1879 Clarens. Сегодня я прочёл в «Нов[ом] врем[ени]», что при выходе из театра взбесилась лошадь г. Лихачева и ушибла много людей, а в том числе больше всего г[оспо]жу Давыдову. Конечно, я сейчас же решил, что это Саша, и засуетился и забеспокоился. Думал даже телеграфировать, но весьма кстати пришло письмо от Пети Генке от 25-го, в котором он говорит про них, и об ушибе ни слова. Правда, что сегодня день, располагающий к мрачным мыслям. Ещё вчера ночью поднялся ветер, который все усиливался и усиливался, так что к утру вой был точь-в-точь, как у меня в «Буре», и целый день вой этот продолжается. Ставни и двери стучат, озеро беснуется, по небу ползут какие-то мрачные тучи, — ну, одним словом, картина самая грустная и тем более досадная, что в последнее время стояли чудеснейшие дни. К тому же ещё Алёша нездоров. Вчера у него был сильный жар, щека опять вздулась и аппетит пропал. Сегодня, кажется, дело идёт к выздоровлению; он спал хорошо, м только щека болит. Я очень доволен собой. У меня вполне готовы все I действие, все II действие, первые картины III и IV-го и почти готова интродукция. Надеюсь, что в Париже мне удастся сделать остающиеся две картины, и, таким образом, в Россию я приеду с душой вполне спокойною. Я получил ответ от Стасова. Он говорит, что был счастлив получить изъясняется мне в любви, моё письмо, ибо полагал, что вследствие парижских корреспонденции я его и знать не хочу, распространяется насчёт преступлении Н[иколая] Г[ригорьевича] и приходит к заключению, что все это поделом. На мои вопли отчаянья, что в случае ухода Рубинштейна из Москвы музыка в ней погибнет, он отвечает, что это всё-таки лучше, чем развращение юношества посредством приучения к холопству, угнетение всех талантов, поощрение посредственностей и бездарностей и т. д. В заключение он просит меня потребовать от него каких угодно услуг, но заступиться за Р[убинштейна] не хочет ни в каком случае. Письмо это, несмотря на все любезности, расточаемые мне, меня очень растревожило. Столько в нем самой грубой лжи (хотя, может быть, и невольной), столько ребяческой запальчивости против Н[иколая] Г[ригорьевича], что мне очень хотелось отвечать ему громовыми выражениями, но я рассудил, что все это напрасно. Его ничем не проймёшь! Пожалуйста, Толичка, об этом никому (кроме Мод[еста]) не говори. Знаешь, что я теперь не иначе вспоминаю о Давыдовских авансах и ухаживаниях за мной, как с отвращением. Поверь, что все это в пику Руб[инштейну]. Ясам себе удивляюсь, до чего теперь, когда бедный Н[иколай] Г[ригорьевич] возбуждает против себя столько гонений, — я забыл все мои маленькие гриефы против него и стал ценить его хорошие качества. Я ещё не получил денег и поэтому не знаю, когда поеду, но, по всей вероятности, в четверг 1-го числа. Мне бы хотелось, чтобы только ближайшие знали, что я в Париже. Говори всем посторонним, что я в Швейцарии. Как-то неловко ехать в Париж при том убийственно низком курсе, который грозит продолжаться ещё долго. Уехала ли Саша? Петя Генке с восторгом отзывается о Вере. Сделала ли Таня какую-нибудь решительную победу? Отчего Мещёрский не высылает мне должного мне экземпляра «Военных рассказов». Сообщи ему мой адрес. Целую тебя. Пиши Paris, poste restante. Твой П. Чайковский