Letter 2440

Date	18 February/1 March–19 February/2 March 1884
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Paris
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1733)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 626 (abridged) П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 304–305 (abridged) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XII (1970), p. 321–324 (abridged) Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 300 (English translation; abridged)

Text

Russian text (original)

Париж 18 февр[аля] Модичка! Воображаю как тебе было тяжело лгать насчет «grand succés» «Мазепы» в Петербурге. А всё-таки ты хорошо сделал, что лгал; ибо меня право можно было убить правдой, если б по разным признакам и вследствие разных недомолвок в письмах Эммы ко мне и Левы к Тане я не был приготовлен к этому. Только вчера, из письма Юргенсона (который имел жестокость не только' прямо Правду сказать, но и упрекнуть меня за то, что я не поехал в Петербург) я узнал истину. Не знаю, как я мог пережить вчерашний день. Это подействовало на меня как громовой удар и весь день я страдал так ужасно. как будто случилось непоправимое, громадное бедствие. Конечно, тут есть всегдашнее преувеличение, но в самом деле в мои годы, в моем положении, когда уже надеяться на будущее трудно, — всякий даже относительный неуспех приобретает размеры позорного фиаско. А главное обидно, что будь я другой человек и возьми на себя настолько, чтобы поехать в Петербург, — и, вероятно, я уехал бы, увенчанный лаврами. Сегодня я уже гораздо Покойнее, но есть все ещё не могу. Как я нуждался вчера, да ещё и сегодня, в твоём присутствии! Как болезненно сильно мне хотелось перелететь к тебе в Питер. Независимо от этого убийственного огорчения, мне вообще так отвратительно мерзко в Париже, как я никогда н вообразить не мог. Таня все больна; оставить её так тем более невозможно, что я же сам телеграммой удержал Леву, которого вызвал было Влад[имир] Александрович. Да если б и мог её оставить, то в Италию мне не на что ехать; а впрочем, мне и не хочется. Никуда не хочется, кроме деревни. За неимением другой я решил в скором времени в Каменку ехать. Нужно только определить хорошенько, что делать с Таней. Здесь оставаться ей нет смысла; домой тоже нельзя. Что же делать? Ждём указаний от Левы. Вчера я ещё раз ездил к Жоржу. Чудный ребёнок, — но все ещё не могу как следует своим его признать. Все ещё он мне слишком отца напоминает. С тех пор как я тебе не писал, в театре я не был ни разу. Причиной этому Таня, Которую только вечером и можно как следует видеть. Большею частью я у них и обедаю. Приходится то принимать Голицына и Масалитинова, то бывать у них. Владимир Алекс[андрович] тоже много времени у меня берет, ибо приходится сидеть с ним у Тани, или его навещать, или от него удирать, — но во всяком случае с ним дело иметь. Здесь теперь Антон Рубинштейн, и я страшно боюсь, чтобы он не узнал о моем присутствии, что весьма возможно. Вообще живу как на угольях, ценою больших усилий добиваясь одиночества. Множество планов у меня было то в Испанию ненадолго съездить, то в Лондон, то хоть в Брюссель, чтобы рассеяться, — но, кажется, всё это не осуществится. По правде сказать я страшно боюсь теперь одиночества, и присутствие около меня Тани и Молас, хотя и не радует меня, ибо в положении Тани ничего нет, кроме самого грустного и безнадёжного, — но всё-таки я дорожу их близостью. Конечно, не обошлось без денежно и помощи с моей стороны; их дела ужасно плохи. Модя! Я снова должен выразить моё преклонение перед Лиз[аветой] Мих[айловной]. Если б ты видел, что она сделалась для Тани, и как она просто, спокойно и как бы легко заменила для Тани все: и мать, и друга, и преданную горничную, и сиделку — и как она любовно это делает. У меня слезы навёртываются, когда я думаю о ней, — до того она трогательна в простоте своей. «La joie de vivre» отвратительна по тенденции и по ломанию; но есть что-то гениальное в изображении Lаzаr'а. Местами я просто содрогался от правдивости некоторых подробностей, мне хорошо знакомых по опыту, но о коих никогда ещё никто не писал. Мне не хочется сегодня отправлять это письмо, так как оно произведёт на тебя грустное впечатление. Подожду до завтра. Кстати, ведь я так многое хотел тебе сказать. 19 февр[аля] Весь день просидел вчера у Тани. Ночью спал превосходно и сегодня уж иначе отношусь к причинам, породившим бешеную расстроенность предыдущих двух дней. Тебя, вероятно, интересует, что такое у Тани. Я сам хорошенько не понимаю [...]. Тарнье говорит, что ничего серьёзного во всем этом нет, и требует полной неподвижности и спо-койствия. Но у Тани все внутри болит и слабость ужасная; по временам она испытывает тоску, полное падение духа и желание смерти. Я значительно поднял её дух мыслью учиться у Вормса и сделаться актрисой. Решено по выздоровлении написать к Вормсу и посоветоваться с ним при свидании. Не будь при ней Лиз[аветы] Мих[айловны], она бы пропала. Но нужно отдать Тане справедливость: она ужасно ценит и любит Лизав[ету] Мих[айловну] и при всяком случае выражает это. Я думаю, что я сделаю очень благоразумно, если при первой возможности уехать отправлюсь в Каменку. Когда решу день выезда, буду тебе телеграфировать. Что бы тебе, Модичка, съездить в Каменку на страстную и святую на мой счёт!!! Пока до свиданья. Скоро ещё напишу. Чувствую потребность в частой переписке с тобой. Целую тебя и Количку моего милого! Твой П. Чайковский Как мне иногда хочется посидеть с Вами вечерком на одном из двух тронов.