Letter 770 and Letter 2314: Difference between pages

Tchaikovsky Research
(Difference between pages)
No edit summary
 
m (1 revision imported)
 
Line 1: Line 1:
{{letterhead  
{{letterhead
|Date=26 February/10 March 1878
|Date=18/30 July 1883
|To=[[Nadezhda von Meck]]  
|To=[[Modest Tchaikovsky]]
|Place=[[Clarens]]  
|Place=[[ Podushkino]]
|Language=Russian  
|Language=Russian
|Autograph=[[Klin]] (Russia): {{RUS-KLč}} (a{{sup|3}}, No. 3132)  
|Autograph=[[Klin]] (Russia): {{RUS-KLč}} (a{{sup|3}}, No. 1709)
|Publication={{bib|1934/36|П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк ; том 1}} (1934), p. 224–227 <br/>{{bib|1962/102|П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений ; том VII}} (1962), p. 139–142 <br/>{{bib|1993/66|To my best friend. Correspondence between Tchaikovsky and Nadezhda von Meck}} (1993), p. 191–194 (English translation)
|Publication={{bib|1970/86|П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений ; том XII}} (1970), p. 195–196
}}
}}
==Text==
==Text==
Line 11: Line 11:
|Language=Russian
|Language=Russian
|Translator=
|Translator=
|Original text={{right|{{datestyle|Clarens|26 ф[евраля]|10 м[арта]|1878 г[ода]}}}}
|Original text={{right|''18 июля'' 1883<br/>''Подушкино''}}
Вчера вечером мы приехали в ''Clarens''. В Женеве пришлось ночевать и провести утро. Путешествие было вполне благополучно, но Коля, который не умеет спать в вагоне, очень утомился. Как Женева показалась мне прозаична, бесцветна, скучна в сравнении с роскошной, блестящей Флоренцией! Разница в климате тоже чувствительна. В ''Clarens'' я подъезжал не без волнения. Мне живо вспомнилось все, что я здесь пережил и перечувствовал. Воспоминания эти и жутки и в то же время приятны. Как это все теперь кажется далеко! Как будто с тех пор целая вечность протекла! Здесь я проснулся от тяжкого кошмара и среди этой чудной природы снова полюбил жизнь. Здесь нежная братская привязанность и тёплое участие далёкого дорогого друга возбудили во мне бодрость и жажду к работе.
Всё хочется побеседовать с тобой, милый Модичка, так сказать по душе, — да всё не приходится. Пишу только во исполнение обязанности, и, должно быть, нет (ничего банальнее моих писем. Вышло так, что у меня оказались 2 часа свободными и я уселся писать Н[адежде] Ф[иларетовне] и тебе, но ей на несколько вопрос[ов] пришлось отвечать обстоятельно, устал, и вот на тебя только полчасика осталось. Корректуры меня замучили до изнеможения. Отвращение моё к музыке «''Мазепы''» нельзя сравнить ни с чем; это какой-то кошмар, и прой-дёт много времени, пока я с ней примирюсь. Твоё письмо с просьбой о деньгах для Тани пришло в такое время, когда своих денег за кантату я ещё не получил, а занять тем более негде, что Юргенсон в Финляндии. Я несколько дней не знал, как поступить,- но вчера решился потихоньку от Параши взять хранящийся у Алёши её билет внутреннего займа и несколько полуимпериалов, хранящихся у него же, а сегодня послал его в Москву все это заложить и продать и выслать Тане по телеграфу 500 фр[анков]. Я послал больше, чтобы надолго иметь свободную совесть относительно обеспеченности George-Léon.
 
Я не могу себе представить местности (вне России), которая бы более ''Кларенса'' имела свойство успокаивать душу. Конечно, после кипучей жизни такого города, как Флоренция, тихий швейцарский уголок на берегу чудного озера, в виду исполинских гор, покрытых вечным снегом, причиняет несколько меланхолическое настроение. Я замечаю, что Модест немножко грустит по Италии, и я сам не без стеснения в сердце вспоминаю Флоренцию. Но это не надолго. Ощущение грусти очень скоро перейдёт в ощущение сладкого спокойствия. Я ни минуты не раскаиваюсь, что мы поспешили сюда приехать. У нас на руках ребёнок, которого нельзя ''запускать'' ни на один день. Представьте, что вследствие трёхнедельного промежутка времени, который прошёл с тех пор, как мы выехали из ''Сан-Ремо'', он стал опять хуже и выговаривать и понимать других. Хотя и во Флоренции Модест занимался с ним ежедневно, — но оба они были рассеяны и оба занимались урывками и через силу. Нет никакой возможности работать, как следует, при такой массе разнородных впечатлений, которые испытываешь в Италии, среди весеннего пробуждения природы, да ещё в таком чудном месте, как Флоренция. Итак, с необходимостью покинуть Италию мы вполне примирились. Не могу примириться только с тем, что мы не заехали в ''Соmо''. Во-первых, я бы и сам невыразимо желал этого, а во-вторых, я знаю, что и Вы этого хотели. Я утешаю себя мыслью, что мы в начале апреля можем отправиться туда через ''Симплон'', а уж потом через Венецию и Вену в Россию. Теперь поживём и поработаем здесь. А чудное место этот берег Немана! Сегодня утром, когда я проснулся и сел к окну, то не мог не быть потрясённым дивным зрелищем! Не наглядишься на это голубое озеро, окаймлённое горами. Что касается дома, в котором мы живём, то он не оставляет ничего желать относительно удобств, чистоты, превосходной пищи, услужливости хозяйки, а главное, уютности помещения. Я занял ту же комнату, где жил с Толей, а Модест с Колей поселился внизу. В моей комнате стоит очень порядочный инструмент.
 
Теперь отвечаю Вам, дорогая моя Надежда Филаретовна, на вопросы, касающиеся моей дальнейшей судьбы, в которой так много счастья сулит мне дружба Ваша. Вы поистине мой добрый гений, и я не имею слов, чтобы выразить Вам силу той любви, которою я Вам отплачиваю за все, чем я Вам так безгранично обязан.
 
Касательно моих отношений к ''известной особе'' скажу следующее. Развод был бы, разумеется, самым лучшим способом покончить дело; это самое горячее моё желание. Я совершенно уверен, что сумма, о которой Вы говорите, вполне достаточна и что ''известная особа'' предпочтёт её очень непрочной пенсии, которую я обещал выплачивать ей. Она, конечно, найдёт выгоднее взять разом целый капитал, чем иметь в виду ежемесячную ассигновку, которая находится в прямой зависимости от состояния моего здоровья и моей долговечности. Я могу умереть очень скоро, и она лишится тогда своей пенсии. Но я могу согласиться на эту форму контрибуции только в случае, если она даст формальное обещание на развод. В противном случае я нахожу более удобным выдавать ей ежемесячную субсидию и держать её посредством этого в своей зависимости. В последнее время я имел случай убедиться, что ''известная особа'' ни за что не оставит меня в покое, если она не будет сдержана страхом лишиться пенсии. Пенсию эту я назначу ей условно, т. е. «веди себя хорошо, не приставай ни ко мне, ни к родным (в последнее время она выдумала писать письма моему старику-отцу), держи себя так, чтобы я не тяготился тобой, — и тогда будешь получать свою пенсию. В противном случае делай, как хочешь». Вам покажется, что этот язык слишком резок и груб. Не хочу посвящать Вас, друг мой, в отвратительные подробности, свидетельствующие, что ''известная особа'' не только абсолютно пуста и ничтожна, но вместе с тем существо, достойное величайшего презрения. С ней нужно торговаться, не стесняясь в выражениях. Итак: или развод или пенсия. Выдача крупной суммы вперёд не обеспечит меня от её вмешательства в мою жизнь. Во всяком случае, нужно, чтобы кто-нибудь взял на себя вести переговоры с ней, и я никому иному не могу поручить этого неприятного дела, кроме брата Анатолия. Позволите ли Вы мне написать об этом брату? Буду ждать вашего ответа.


Относительно того, что Вы хотите и по возвращении моем в Россию продолжать Ваши заботы о моем материальном благополучии, я скажу следующее. Я нисколько не стыжусь получать от Вас средства к жизни; моя гордость от этого ни на волос не страдает; я никогда не буду чувствовать на душе тягости от сознания, что всем обязан Вам. У меня относительно Вас нет той условности, которая лежит в основании обычных людских сношений. В моем уме я поставил Вас так высоко над общим человеческим уровнем, что меня не могут смущать ''щекотливости'', свойственные обычным людским отношениям. Принимая от Вас средства к покойной и счастливой жизни, я не испытываю ничего, кроме любви, самого прямого, непосредственного чувства благодарности и горячего желания по мере сил способствовать Вашему счастью. Если я выразился в одном из моих прежних писем, что скоро перестану принимать от Вас установленную ассигновку, то это потому, что мне до сих пор не приходило в голову, что Вы даже и по возвращении моем в Россию хотите продолжать её. Я нисколько не имел в виду дать Вам почувствовать, что, возвратившись на родину, не ''хочу'' более зависеть от Вас и считать себя обязанным Вам; никогда подобная мысль даже мельком не приходила мне в голову. Я Вам скажу прямо и откровенно, что для меня будет неизмеримое благо, если благодаря Вам я буду обеспечен от всяких случайностей, от самодурства кого бы то ни было, словом, всех тех цепей, которые связывают человека, ищущего средств к жизни посредством обязательного труда. Будучи очень непрактичен, я всегда страдал от недостаточности средств, и эта недостаточность часто отравляла мне жизнь, парализовала мою свободу и заставляла ненавидеть мой обязательный труд. Полагаю, что я, во всяком случае, останусь в Москве и в консерватории; это необходимо по многим причинам, — но, имея другие средства к жизни, я перестану ненавидеть свой учительский труд как какое-то неизбежное зло и, сознавая себя свободным уйти от него, когда вздумается, почувствую себя совершенно иначе при исполнении этого трудного дела. Но о том, что я буду делать впоследствии, мы поговорим когда-нибудь подробнее.
У нас все гости и гости, а 15-го числа beau père Коншин праздновал свои именины здесь и гостей набралось много. Был большой, великолепный обед с возлияниями и всеобщей выпивкой. Вчера был наконец день без гостей; и сегодня их тоже нет. У вас засуха, а у нас постоянные дожди и страшные ''грозы'', которых я опять стал болезненно бояться. Но всё-таки здесь очень хорошо, когда нет гостей. С Парашей я в отличных отношениях, и в самом деле она премилая: мне очень нравится её простота и безыскусственность. ''Танюша'' с каждым днём милеет и все забавнее делается. Родители в ней души не чает. Она теперь здорова и потому умница, никогда не кричит, вечно улыбается и иногда, когда её смешат, хохочет во весь рот до того мило, что так и хочется скушать её!


Надежда Филаретовна! Раз навсегда говорю Вам, что я приму от Вас все, что захотите предложить мне, без всякого ложного стыда. Я бы желал только одного: чтоб Вы никогда не заботились обо мне в ущерб себе. Я знаю, что Вы богаты, — но ведь богатство так относительно! Большому кораблю большое и плаванье. У Вас большие средства, но зато и большие необходимые траты.
Я со страхом думаю о своём отъезде; он сообщит характер покинутости и заброшенности всему дому. Один Алёша, с его нескончаемым хохотом и вечным ''bonne-humeur'', до чего будет недоставать им. От Эммы получил длинное письмо, в коем она доказывает, что я сущий изверг и чуть не брата убийца, потому что долго сижу в Подушкине и тебя оставляю одного. Однако ж прости, Модичка, но пока не кончу корректур, не тронусь, а раньше начала августа не кончу.


Благодарю Вас, друг мой.
Целую крепко тебя и Количку.
{{right|П. Ч.}}
Скажи ''Энгека'', что письмо его вчера получил и посылаю ему за него 327 поцелуев. Милому Грицко Сангурскому и Нарочке поклон. Заиньку целую.


Безгранично Вам преданный,
{{right|П. Чайковский}}


|Translated text=
|Translated text=
}}
}}
{{DEFAULTSORT:Letter 0770}}

Latest revision as of 14:39, 12 July 2022

Date 18/30 July 1883
Addressed to Modest Tchaikovsky
Where written Podushkino
Language Russian
Autograph Location Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1709)
Publication П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XII (1970), p. 195–196

Text

Russian text
(original)
18 июля 1883
Подушкино

Всё хочется побеседовать с тобой, милый Модичка, так сказать по душе, — да всё не приходится. Пишу только во исполнение обязанности, и, должно быть, нет (ничего банальнее моих писем. Вышло так, что у меня оказались 2 часа свободными и я уселся писать Н[адежде] Ф[иларетовне] и тебе, но ей на несколько вопрос[ов] пришлось отвечать обстоятельно, устал, и вот на тебя только полчасика осталось. Корректуры меня замучили до изнеможения. Отвращение моё к музыке «Мазепы» нельзя сравнить ни с чем; это какой-то кошмар, и прой-дёт много времени, пока я с ней примирюсь. Твоё письмо с просьбой о деньгах для Тани пришло в такое время, когда своих денег за кантату я ещё не получил, а занять тем более негде, что Юргенсон в Финляндии. Я несколько дней не знал, как поступить,- но вчера решился потихоньку от Параши взять хранящийся у Алёши её билет внутреннего займа и несколько полуимпериалов, хранящихся у него же, а сегодня послал его в Москву все это заложить и продать и выслать Тане по телеграфу 500 фр[анков]. Я послал больше, чтобы надолго иметь свободную совесть относительно обеспеченности George-Léon.

У нас все гости и гости, а 15-го числа beau père Коншин праздновал свои именины здесь и гостей набралось много. Был большой, великолепный обед с возлияниями и всеобщей выпивкой. Вчера был наконец день без гостей; и сегодня их тоже нет. У вас засуха, а у нас постоянные дожди и страшные грозы, которых я опять стал болезненно бояться. Но всё-таки здесь очень хорошо, когда нет гостей. С Парашей я в отличных отношениях, и в самом деле она премилая: мне очень нравится её простота и безыскусственность. Танюша с каждым днём милеет и все забавнее делается. Родители в ней души не чает. Она теперь здорова и потому умница, никогда не кричит, вечно улыбается и иногда, когда её смешат, хохочет во весь рот до того мило, что так и хочется скушать её!

Я со страхом думаю о своём отъезде; он сообщит характер покинутости и заброшенности всему дому. Один Алёша, с его нескончаемым хохотом и вечным bonne-humeur, до чего будет недоставать им. От Эммы получил длинное письмо, в коем она доказывает, что я сущий изверг и чуть не брата убийца, потому что долго сижу в Подушкине и тебя оставляю одного. Однако ж прости, Модичка, но пока не кончу корректур, не тронусь, а раньше начала августа не кончу.

Целую крепко тебя и Количку.

П. Ч.

Скажи Энгека, что письмо его вчера получил и посылаю ему за него 327 поцелуев. Милому Грицко Сангурскому и Нарочке поклон. Заиньку целую.

Retrieved from ‘https://en.tchaikovsky-research.net/index.php?title=Letter_770&oldid=50466’