Letter 979
Date | 25 November/7 December 1878 |
---|---|
Addressed to | Aleksandra Davydova |
Where written | Florence |
Language | Russian |
Autograph Location | Saint Petersburg (Russia): National Library of Russia (ф. 834, ед. хр. 17, л. 70–71) |
Publication | П. И. Чайковский. Письма к родным (1940), p. 464–465 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VII (1962), p. 476–477 |
Text
Russian text (original) |
Дорогая моя Саша!
Письмо твоё получил вчера. Это было первое и до сих пор единственное письма, полученное мною на вилле Bonciani. Для меня решительно непостижимо, почему ни Толя, ни Модя, ни другие мне ничего не пишут. Я поселился среди совершенно. безмолвной и пустынной, на прелестной местности в квартире, которая, как и следовало ожидать, преисполнена комфорта и даже роскоши. Очень может быть, что, если б Вы оставались теперь в Каменке, я бы грустил и жалел бы, что меня с Вами нет. На так как Вы уехали, то я нахожусь в совершенно спокойном и бодра м состоянии духа. Так как все дорогие моему сердцу лица здоровы и благополучны, то я без всякой скуки магу ещё прожить в одиночестве до Вашего возвращения в Каменку, куда вскоре после Вас я, вероятно, и прибуду. К началу поста я поеду в Петербург (в этот ненавистный город), куда меня тянет необходимость и жажда свидания с братьями, Папашей, Анной. Не будь их там, конечно, никогда бы нос май не показался на Невском проспекте. Вообще меня часта при вади т в уныние мысль, что самые дорогие для меня существа в мире проживают в Петербурге и что ради свидания с ними я не магу избегнуть сей великолепной, но унылой и печальной столицы. Я думаю, мало на свете людей, которые подобно мне могли бы без скуки и тоски проводить дни в таком безусловном одиночестве, как я. Случается вечером, что Алёша ляжет спать часов в 9, а я до 12 часа в сижу один среди такой абсолютной тишины, что ни единого звука, кроме биения собственного сердца, не слышишь. Дом мой на горе. Ночи теперь лунные; иногда я выхожу на балкон и наслаждаюсь этой тишиной и этим одиночеством. Иногда, однако же, когда начнёшь думать а всех Вас, моих милых и дорогих, сделается грустно. Напр[имер], про чтя твоё вчерашнее письмо, я задумался. Я очень хорошо понимаю, как ты, бедненькая, тяжело перенесла разлуку с младшими ради старших детей! Надеюсь, что теперь уже удовольствие, испытываемое Таней и Верушей от поездки, утешила тебя в разлуке с чудными мальчиками. Часто задумываюсь также насчёт Толи. Чего бы я не дал, чтоб он перестал хандрить, скучать и быть недовольным! Я пробуду здесь ещё недели две и Куда поеду потом, ещё не знаю. На только во всяком случае долго за границей я не засижусь. Одиночества — вещь очень приятная, на только под условием, чтобы в недалёком будущем была перспектива свидания со всеми Вами, ибо, по правде сказать, жизнь только оттого и хороша, что вы все существуете на свете. Ничего не может быть трогательнее, как заботливость, которою меня окружает моя невидимая добрая фея M[ada]me Мекк. Но близость её от меня немножко смущает. Прощай, родная, будь здорова и не тоскуй о детях, ведь не надолго расстались. С каким наслаждением я вспоминаю чудную неделю, проведённую у Вас. Твой П. Чайковский |