Letter 830

Date	17/29 May 1878
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Brailov
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1489)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 164–166 (abridged) П. И. Чайковский. Письма к родным (1940), p. 404–406 П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 164–165 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VII (1962), p. 257–258 Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 161–162 (English translation; abridged)

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Браилов 17 мая. Среда Севши в вагон и расставшись с вами, я, разумеется, усердно занялся пролитием слез. Засело мне в голову воспоминание о нашей встрече в Милане. Как было весело! какое прелестное было путешествие оттуда в Геную и дальше... тут потоки слез. Все это было, и именно оттого, что уж была и никогда не вернётся, казалось мне так хорошо! И вот уж с тех пор прошло почти полгода... тут опять слезы. И т. д. и т. д., пока наконец я неожиданно для себя не заснул мертвецким сном. В сущности нечего особенно сокрушаться. Но Киев с своей суетой мне расстроил нервы. Проснулся я уже близко от Жмеринки, как раз в виду Браилова и парового плуга, работавшего недалеко от железной дороги. По поводу этого один господин с тоном человека, вполне знакомого с местностью, рассказал, что Браилово принадлежит банкиру Мекку, стоила 3 миллиона, приносит 700 000 дохода и т. п. вздор. Подъезжая к Жмеринке, волновался. В зале меня дружелюбно встретил симпатичный молоденький лакашка, подававший нам, помнишь, ужин, которого я послал узнать, есть ли лошади из Браилова. Через 2 минуты явился Марсель. Он оказался совсем не француз, а туземец, прозванный кем-то Марселем. Учтивости и услужливости необычайной. Пальто и шляпу имеет лучше моих, и потому, когда я уселся в великолепную коляску, запряжённую великолепной четвёркой, а он на козлы рядом с кучером, — то я стал конфузиться и проконфузился до самого Браилова. Ехали окало часа. Дом — в полном смысле дворец. Моя комната — верх роскоши и удобства. Умывшись, я шествовал, по приглашению Марселя, в столовую, где стоял огромный серебряный самовар, кофейник на спирту, яйцы, фарфоровый сервиз, масло и т. д. Кофе и чай идеальны. Я тотчас же заметил, что Марсель предупреждён: в разговоры не вступает, не торчит, а подавши то или другое, тотчас же уходит. Он спросил, как я желаю распределить день? Я приказал в час подать обед, а в 9 чай с холодным ужином. После кофе осматривал дом, который состоит из массы отдельных квартир, превосходно меблированных. Громадный каменный флигель, предназначенный для гостей, построен как гостиница: огромный коридор и по бокам нумера, содержимые постоянно так, как бы они были обитаемы. Что касается нижнего этажа дома, где я живу, то нет пределов утончённой комфортабельности. В моей комнате все принадлежности туалета, как-то: щётки, гребни, ногтяные и зубные щёточки, мыло, порошки — все имеется новое. На двух столах лежат бумага, перья и все принадлежности письма. Несколько шкафов с книгами стоят в разных комнатах. Повсюду интересные иллюстрированные издания. В музыкальном зало рояль, великолепная фисгармоника и масса нот. В кабинете у Н[адежды] Ф[иларетовны] несколько картин, из коих рекомендованный ею в прошлом письме Иоанн креститель мне не понравился. Зато спящий ребёнок из мрамора — прелесть. В 1 ч[ас] я опять шествовал в столовую и имел обеденный стол. Очень тонко, но немножко легко. Закуски роскошные; вина тоже. Меню следующее: прентаньер, спаржа, цыплята и пирожное из сливок (я просил, чтоб было не более 4-х кушаний). После обеда рылся в нотах и гулял по саду. В 4 часа приказал подать экипаж и поехал на Скалу. Прелестное место. Быстрая речка течет между двух скалистых и по росших густым лесом берегов. На лучшем месте устроена беседка. Гулял довольно долго, потом вернулся в 6 часов другой дорогой домой. Самое Браилово, как местность, не ахти что такое. Из окон нет вида никакого, кроме великолепных, впрочем, деревьев сада. Самый сад велик, разнообразен по растительности, богат сиренью и будущими розами, — но опять-таки не живописен и мало тенист. В сумме же более всего мне нравится дом; окрестности, говорят, есть прелестные, но в местности, непосредственно окружающей дом, прелести не особенно много. В этом отношении я ставлю Браилов ни же Глебова, булатовского имения и даже Усова. Тем не менее наслаждаться можно, и я бы наслаждался, если б не... твоя милость. До обеда я не грустил — некогда было. Но после обеда во время катанья и теперь испытываю немалую жуткость и тоску. И не то, чтоб я эгоистически желал, чтобы ты бессменно состоял при мне. Но мне жалко тебя и как-то совестно. Я гуляю и катаюсь на свободе, а ты, бедный, через три дня должен вырваться из милого каменского общества и стремиться в место ненавистное. Если б я знал, что, поживши здесь, я возвращусь в Каменку и найду тебя там, то я бы был покоен и весел. Модя, для спокойствия моего необходимо, чтоб ты дал мне клятву приехать в Каменку в июле или хоть в августе. Без содроганья не могу вспомнить о последних двух днях в Киеве; фу, как было грустно ввиду разлуки, да ещё с неприятными казусами! Поцелуй крепко милую Верушу. Вообще всех, начиная с Саши и Левы, нежно и страстно обнимаю. Тебя удушаю в объятиях. Колю милого, Уку, Бобика, Митю, Таньку, Таську, ну, словом, всех, всех. Алёши ещё нет. Пиши мне сюда. Твой П. Чайковский

Brailov 17 May. Wednesday Having boarded the carriage and parted ways with you, naturally I began shedding copious tears. The memory of our meeting in Milan was lodged in my head. What fun it was! What a wonderful journey from there to Genoa and beyond... there were streams of tears. This has all gone, and it was precisely because it had already happened and would never return, that it seemed so good to me! And now almost six months have passed since then.... here come the tears again. And so it went on, and on, until finally, I surprised myself by falling into a deathly sleep. In essence there's nothing in particular to lament. But Kiev with its commotion upset my nerves. I awoke when we were already close to Zhmerinka, just in sight of Brailov, and the steam plough working not far from the railway. With regard to this, one gentlemen, with the air of a person quite familiar with the area, said that Brailov belongs to the banker Meck, worth 3 million, brings in 700,000 income, and similar nonsense. Approaching Zhmerinka, I was anxious. In the hall I was warmly greeted by the sympathetic young Lakashka, who, you remember, served us dinner, whom I sent to find out if there were horses from Brailov. Around 2 minutes later, Marcel appeared. He turned out not to be a Frenchman at all, but a local, nicknamed Marcel by someone. He was extraordinarily courteous and helpful. His hat and coat were better than mine, and so when I sat down in the magnificent carriage, drawn by a magnificent quartet, and he sat on the box next to the coachman, I began to feel embarrassed, and remained so all the way to Brailov. We drove for around an hour. The house is, in the full sense of the word, a palace. My room is the height of luxury and convenience. Having washed, I promenaded, at Marcel's invitation, to the dining room, where there was an enormous silver samovar, a coffee pot with spirits, eggs, a porcelain set, butter, etc. The coffee and tea were idyllic. I suddenly noticed that Marcel had been forewarned; he didn't enter into conversations, did not linger, and having given this or that, he immediately left. He enquired how I wanted to arrange my day? I ordered lunch to be served at one, and tea with a cold supper at 9. After coffee I inspected the house, which consists of a mass of individual apartments, superbly furnished. The enormous stone outbuilding, designated for guests, is built like a hotel: an enormous corridor with rooms off to the sides, constantly maintained as if they were lived in. As for the lower floor of the house, where I live, there are no limits to the refined comforts. In my room, everything — all the toiletries, such as brushes, combs, nail and toothbrushes, soap, powders — is brand new. There are two tables with paper, pens and every instrument for writing. There are several bookcases in the various rooms. There are interesting illustrated publications everywhere. The music room has a grand piano, a magnificent reed organ and a pile of music. Nadezhda Filaretovna has several paintings in her office, of which I didn't like the one of John the Baptist that she recommended in her last letter. But then the sleeping child made from marble is delightful. At 1 o'clock, I again promenaded to the dining room and had lunch at the table. It was very refined, but rather light. The snacks are sumptuous, the wine too. The menu is as follows: printanière, asparagus, chicken and cake with cream (I asked for no more than 4 dishes). After lunch I rummaged through the music and strolled around the garden. At 4 o'clock I ordered a carriage and went to the Skala. A lovely place, where a fast river flows between two rocky and densely wooded banks. There's a gazebo in the best spot. I strolled for quite a while, then returned the other way home at 6 o'clock. Brailov itself, as a place, doesn't amount to much. There's no view whatsoever from the windows, besides for the magnificent trees in the garden, that is. The garden itself is large, with a variety of vegetation, rich in lilacs and budding roses, but again, not picturesque and a little in the shade. Overall, I like the house most of all; they say the surrounding area is delightful, but the area immediately adjacent to the house isn't particularly so. In this respect I would rate Brailov below Glebovo, the Bulatov estate, and even Usovo. Nevertheless, I can appreciate it, and would have appreciated it, were it not for... your absence. I wasn't sad before lunch — there was no time. But after lunch, while riding, I still experienced no little fear and melancholy. Not that I selfishly wanted you to be with me constantly. But I feel sorry for you, and somehow ashamed. I am walking and riding in freedom, while you, poor thing, have to break loose from the dear company at Kamenka in three days, and scurry to a detested place. If I knew that, after living here, I would return to Kamenka and find you there, then I would be calm and cheerful. Modya, for my peace of mind you have to take on oath to come to Kamenka in July or at least in August. I can't remember the last couple of days in Kiev without shuddering; ugh, how sad it was in view of the separation, and even more unpleasant incidents! Give a big kiss to dear Verusha. I hug everyone in general, starting with Sasha and Leva, tenderly and passionately. I hug you to death. And dear Kolya, Uka, Bobik, Mitya, Tanka, Tasya, well, in short, everyone. There's nothing from Alyosha yet. Write to me here. Yours, P. Tchaikovsky