Letter 1944

Date	22 January/3 February 1882
Addressed to	Anatoly Tchaikovsky
Where written	Rome
Language	Russian
Autograph Location	unknown
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 514–515 (abridged) П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 278–279 (abridged) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XI (1966), p. 37–38 Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 272–273 (English translation; abridged)
Notes	Manuscript copy in Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve

Text

Based on a handwritten copy in the Klin House-Museum Archive, which may contain differences in formatting and content from Tchaikovsky's original letter.

Russian text (original)

Рим  22 янв[аря] 3 февр[аля]  1882 Анатоша, голубчик! Всё у нас благополучно, и всё здоровы. Мери Кондратьева с двумя своими девицами на обратном пути из Неаполя пробыла здесь 5 дней и теперь уехала в Флоренцию, к величайшему огорчению Дины, и особенно Эммы. Увы! Анатоша, несмотря на мою старость и скромность, я должен тебе сказать, что Эмма питает ко мне нежные чувства, более страстные, чем бы я желал. Вследствие этого обстоятельства, несмотря на всю её прелесть, я рад, что они уехали, — меня это очень тяготило и конфузило. Всё последнее время я чувствую себя физически и нравственно превосходно. Я приписываю всё это главнейшим образом тому, что трио, которое я теперь переписываю, мне очень нравится. Быть может, потом я изменю ему и буду так же ненавидеть, как большинство всех моих прежних сочинений, — но теперь я им горжусь, она удовлетворяет меня вполне и возвышает в собственном мнении. Ведь я начинал думать, что уже больше никогда ничего не напишу, а для меня жизнь, без сочинительских трудов имеет мала прелести. Ещё здесь, в Риме, содействует моему благоденствию то, что я сумел себя поставить так, что никто и думать, не смеет звать меня. следовательно, я совершенно свободен. Расскажу тебе про единственный и очень странный визит, полученный недавно. Входит слуга и говорит, что Барон Швеинфурт желает быть принятым мною. Я с уверенностью отвечаю, что это ошибка и не ко мне. Слуга уходит, и я слышу за дверью крупный разговор; выхожу и вижу господина с очень сконфуженным лицом. «Вы г[осподин] Чайковский?», спрашивает он по-французски. — Я. — «Вы филантроп?", спрашивает он. Я конфужусь и отвечаю: «да... т. е. нет. Я люблю филантропию». Ну словом, бормочу à la Коля Переслени... «Ах, знаю, Вы не филантроп, а знаменитый музыкант!» Я опять конфужусь и скромно бормочу что-то. «Позвольте войти», просит он. Затем он вошёл, объявил, что, наслышавшись а двух братьях. филантропе и музыканте, захотел их видеть. Познакомился он с Модестом, посидел, посидел, видит, что любезности и радости мы никакой не оказали, — и ушёл, наверное, вынесши самое дурное мнение о любезности русских филантропов и музыкантов. Анатоша! Повидай Клименку. Он написал мне письмо. которое меня Тронуло. Видно, что Юноша очень страдает, испытывает разочарование в своих мечтах. Нельзя ли упросить П[етра] И[вановича] ещё потерпеть? Целую и обнимаю крепко. Твои