Letter 4021

Date	1/13 February 1890
Addressed to	Aleksandr Ziloti
Where written	Florence
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 175)
Publication	Русская музыкальная газета (1908), No. 43, p. 934–935, 47: 1041 (abridged) Александр Ильич Зилоти, 1863–1945. Воспоминания и письма (1963), p. 105–106 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XV-Б (1977), p. 36–37

Text

Russian text (original)

Italia, Firenze, Нôtеl Washington 13/1 февр[аля] 1890 Милый Саша! Весьма обрадован был Письмом твоим; я очень скучаю и по временам тоскую, и потому известия от близких людей мне очень приятны. Теперь, впрочем, работа моя пошла, и пошла хорошо, так что, собственно бы, и скучать некогда, — но тем не менее на меня нередко находит непобедимое чувство тоски и какой-то нравственной усталости. Радуюсь, что сюита под твоим управлением понравилась, и благодарю тебя за неё. Что Сапельников струсил — это мне совершенно непонятно. Я неоднократно лишал его играющим за границей с полным самообладанием. Вероятно, присутствие Рубинштейна, который его недолюбливает (а он это знает), подействовало на него деморализирующим образом. Это, однако, очень досадно. Разумеется, я буду, согласно твоему желанию, требовать, Что бы тебе дали в будущем сезоне три концерта. Гонорара в прошлом году никому не полагалось, кроме приглашённых из других городов и стран. Если взять во Внимание, что Муз[ыкальное] общ[ество] в Москве очень бедно и что мы все должны по мере сил способствовать его процветанию, то очень желательно, чтобы и впредь мы довольствовались одной честью дирижировать в этих концертах или же самым маленьким гонора ром. Я буду получать в будущем году 100 р[ублей] за концерт. Я думаю, что ты можешь тоже удовольствоваться этой цифрой, тем более что ты скорее из принципа желаешь работать не даром. Но останусь ли я директором? Это большой вопрос. Говорю это тебе по секрету. Положение следующее: Сафонов — человек, имеющий бездну превосходных качеств для того, чтобы быть директором консерватории, и разные побочные обстоятельства, напр[имер] его свойство с министром (а это в Москве знают и ценят), усугубляют его ценность как директора. Я не могу не желать, чтобы он оставался директором, хотя бы уж потому одному, что он умеет Привлекать в неё деньги, да и вообще он человек ловкий и практический. Итак, я желаю, чтобы он оставался. Но я предвижу, что между нами произойдут ссоры. Напр[имер], по поводу замещения виолончельной профессуры, — я не допускаю, чтобы можно было взять кого-нибудь в случае смерти Фитценхагена, кроме Брандукова. Сафонов говорил мне и недавно во всеуслышание заявил, что он Брандукова не возьмёт. Кто из нас уступит? Я ни за что, и он ни за что — следовательно, одному из нас нужно выйти! И уйду я, ибо отлично сознаю, что Сафонов нужнее и полезнее меня в данную минуту. Кроме того, скажу тебе откровенно, что мне очень не хочется быть в будущем году почти заместителем Эрдмансдёрфера, дирижёром целых шести концертов. Хотя я благополучно до сих пор справлялся с дирижёрством, но всё-таки я не дирижёр и никогда им не буду. Для меня это какой-то фокус, который от времени до времени я могу проделывать с большим или меньшим успехом. Но дирижировать постоянно это вовсе не моё дело, и я могу легко компро[ме]тировать и себя, и Муз[ыкальное] общ[ество], ибо нервы мои такие, что рассчитывать на них никогда нельзя. А затем моё здоровье, моё композиторство ужасно страдают от дирижёрства! И все это вместе взятое заставляет меня сильно при задумываться на-счёт будущего года. Впрочем, увидим. Про Флоренцию я ничего тебе писать не буду, ибо я её совсем не вижу. Выхожу после работы гулять и марширую 2 часа, нимало не заботясь о том, где нахожусь. Работать мне здесь очень удобно, и работа подвигается весьма изрядно. Хорошо ли — этого не знаю, но работаю очень охотно. Кажется, что недурно выходит. Удивительно, как я за последние годы привязался к нашей матушке-Руси. Вне её мне жить очень трудно, и я с нетерпением жду, когда можно будет вернуться домой. Алексею дача, тобой рекомендованная, очень не понравилась, а он мои требования знает, и, вероятно, он прав. Пишет, что ничего пока не нашёл. Саша! Нельзя ли как-нибудь стороной, через Веру, что ли, поговорить с П. М. Третьяковым насчёт моего долга. Долг этот меня страшно терзает. Между тем я до того теперь банкрот, что мне просто негде достать нужные для уплаты деньги. Ранее лета я ему не могу отдать! Ради Бога устрой, чтобы он не сердился на меня. Мои плохие финансовые обстоятельства тоже одна из причин, по коим в Москве жить в будущем сезоне мне очень неудобно, т. е. не то что жить постоянно, но даже и приезжать. Голубчик! Напиши мне ещё, что у вас делается и как ты с Верой поживаешь. Жив ли Фитценхаген? Танееву скажи, что я ему все собираюсь написать, но недурно бы, если бы и он подумал о скучающем старом друге. Целую ручки Веры! Будь здоров! Твой П. Чайковский Кланяйся от меня усиленно Н. С. Звереву.