Letter 4021

Date	1/13 February 1890
Addressed to	Aleksandr Ziloti
Where written	Florence
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 175)
Publication	Русская музыкальная газета (1908), No. 43, p. 934–935, 47: 1041 (abridged) Александр Ильич Зилоти, 1863–1945. Воспоминания и письма (1963), p. 105–106 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XV-Б (1977), p. 36–37

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Italia, Firenze, Нôtеl Washington 13/1 февр[аля] 1890 Милый Саша! Весьма обрадован был письмом твоим; я очень скучаю и по временам тоскую, и потому известия от близких людей мне очень приятны. Теперь, впрочем, работа моя пошла, и пошла хорошо, так что, собственно бы, и скучать некогда, — но тем не менее на меня нередко находит непобедимое чувство тоски и какой-то нравственной усталости. Радуюсь, что сюита под твоим управлением понравилась, и благодарю тебя за неё. Что Сапельников струсил — это мне совершенно непонятно. Я неоднократно слышал его играющим за границей с полным самообладанием. Вероятно, присутствие Рубинштейна, который его недолюбливает (а он это знает), подействовало на него деморализирующим образом. Это, однако, очень досадно. Разумеется, я буду, согласно твоему желанию, требовать, что бы тебе дали в будущем сезоне три концерта. Гонорара в прошлом году никому не полагалось, кроме приглашённых из других городов и стран. Если взять во внимание, что Муз[ыкальное] общ[ество] в Москве очень бедно и что мы все должны по мере сил способствовать его процветанию, то очень желательно, чтобы и впредь мы довольствовались одной честью дирижировать в этих концертах или же самым маленьким гонораром. Я буду получать в будущем году 100 р[ублей] за концерт. Я думаю, что ты можешь тоже удовольствоваться этой цифрой, тем более что ты скорее из принципа желаешь работать не даром. Но останусь ли я директором? Это большой вопрос. Говорю это тебе по секрету. Положение следующее: Сафонов — человек, имеющий бездну превосходных качеств для того, чтобы быть директором консерватории, и разные побочные обстоятельства, напр[имер] его свойство с министром (а это в Москве знают и ценят), усугубляют его ценность как директора. Я не могу не желать, чтобы он оставался директором, хотя бы уж потому одному, что он умеет привлекать в неё деньги, да и вообще он человек ловкий и практический. Итак, я желаю, чтобы он оставался. Но я предвижу, что между нами произойдут ссоры. Напр[имер], по поводу замещения виолончельной профессуры, — я не допускаю, чтобы можно было взять кого-нибудь в случае смерти Фитценхагена, кроме Брандукова. Сафонов говорил мне и недавно во всеуслышание заявил, что он Брандукова не возьмёт. Кто из нас уступит? Я ни за что, и он ни за что — следовательно, одному из нас нужно выйти! И уйду я, ибо отлично сознаю, что Сафонов нужнее и полезнее меня в данную минуту. Кроме того, скажу тебе откровенно, что мне очень не хочется быть в будущем году почти заместителем Эрдмансдёрфера, дирижёром целых шести концертов. Хотя я благополучно до сих пор справлялся с дирижёрством, но всё-таки я не дирижёр и никогда им не буду. Для меня это какой-то фокус, который от времени до времени я могу проделывать с большим или меньшим успехом. Но дирижировать постоянно это вовсе не моё дело, и я могу легко компро[ме]тировать и себя, и Муз[ыкальное] общ[ество], ибо нервы мои такие, что рассчитывать на них никогда нельзя. А затем моё здоровье, моё композиторство ужасно страдают от дирижёрства! И все это вместе взятое заставляет меня сильно при задумываться насчёт будущего года. Впрочем, увидим. Про Флоренцию я ничего тебе писать не буду, ибо я её совсем не вижу. Выхожу после работы гулять и марширую 2 часа, нимало не заботясь о том, где нахожусь. Работать мне здесь очень удобно, и работа подвигается весьма изрядно. Хорошо ли — этого не знаю, но работаю очень охотно. Кажется, что недурно выходит. Удивительно, как я за последние годы привязался к нашей матушке-Руси. Вне её мне жить очень трудно, и я с нетерпением жду, когда можно будет вернуться домой. Алексею дача, тобой рекомендованная, очень не понравилась, а он мои требования знает, и, вероятно, он прав. Пишет, что ничего пока не нашёл. Саша! Нельзя ли как-нибудь стороной, через Веру, что ли, поговорить с П. М. Третьяковым насчёт моего долга. Долг этот меня страшно терзает. Между тем я до того теперь банкрот, что мне просто негде достать нужные для уплаты деньги. Ранее лета я ему не могу отдать! Ради Бога устрой, чтобы он не сердился на меня. Мои плохие финансовые обстоятельства тоже одна из причин, по коим в Москве жить в будущем сезоне мне очень неудобно, т. е. не то что жить постоянно, но даже и приезжать. Голубчик! Напиши мне ещё, что у вас делается и как ты с Верой поживаешь. Жив ли Фитценхаген? Танееву скажи, что я ему все собираюсь написать, но недурно бы, если бы и он подумал о скучающем старом друге. Целую ручки Веры! Будь здоров! Твой П. Чайковский Кланяйся от меня усиленно Н. С. Звереву.

Italia, Firenze, Нôtеl Washington 13/1 February 1890 Dear Sasha! Your letter made me very happy; I miss you very much and feel sad at times, and therefore news from people close to me is very welcome. Now, however, my work has begun, and it's going so well that there's really no time to be fed up — but nevertheless, I'm often overcome by an invincible feeling of homesickness and some sort of moral fatigue. I'm glad that you liked conducting the suite, and I thank you for it. The fact that Sapelnikov lost his nerve is completely incomprehensible to me. Time and again I've heard him play abroad with complete self assurance. It was probably the presence of Rubinstein, who dislikes him (and he knows it) that had a demoralising effect on him. However, this is very annoying. Naturally, in accordance with your wishes, I will be demanding that you give three concerts in the next season. Last year no-one was entitled to a fee, except those invited from other cities and countries. Taking into account that the Musical Society in Moscow is very poor, and that we should all contribute to its prosperity to the best of our ability, then it is most desirable that henceforth we are content solely with the honour of conducting these concerts, or with the smallest of fees. In the coming year I'll be receiving 100 rubles per concert. I think that you might also be satisfied with this figure, all the more so since you would sooner not work for free out of principle. But will I remain as a director? This is the big question. I'm telling you this in confidence. The position is as follows: Safonov is a person possessed of a multitude of excellent qualities for the directorship of the conservatory, and various secondary considerations, for example, his relationship with the minister (which is known and appreciated in Moscow), add to his value as a director. I cannot help but want him to remain the director, not only because he knows how to attract funds, but because he is a clever and practical person in general. Hence, I want him to remain. But I foresee that there will be disagreements between us. For example, with regard to the replacement of the cello professorship — I cannot accept that it would be possible to engage anyone other than Brandukov in the event of Fitzenhagen's death. Safonov told me, and recently declared in public, that he would not engage Brandukov. Which of us will give in? It's impossible for me, and it's impossible for him — consequently, one of us has to go! And I shall go, because I'm all too aware that Safonov is more necessary and more useful than I am at this moment. Besides this, I'll tell you frankly that I really don't want to become some sort of deputy for Erdmannsdörfer next year, conducting a whole six concerts. Although I've managed to conduct successfully thus far, I'm not a conductor all the same and never will be one. For me, this is some sort of trick that I can manage from time to time, with greater or lesser success. But I'm not in the business of conducting regularly, and I can easily compromise both myself and the Musical Society, because my nerves are such that I can never count on them. And then my health and my composing suffer terribly from conducting! And all of this taken together is making me think very hard about the coming year. Anyway, we'll see. As for Florence, I won't write much to you, because I don't see it. I go out for a stroll after work and march around for a couple of hours, without worrying in the least about where I am. Working here is very convenient for me, and the work is coming along fairly well. I don't know if it's good, but I'm working very easily. It doesn't seem like it's going too badly. It's astounding how I've become attached to our Mother Rus in recent years. Living outside her is very difficult for me, and I'm looking forward to being able to return home. Aleksey didn't much like the dacha you recommended, but he knows my requirements, and he's probably right. He writes that he hasn't found anything yet. Sasha! Is it possible somehow, through Vera or someone else, to talk to P. M. Tretyakov regarding my debt. This debt torments me terribly. Meanwhile I am now so bankrupt that I simply have nowhere to find the money I need to pay. I cannot give it to him before the summer! For God's sake, see to it that he doesn't become angry with me. My poor financial circumstances are also one of the reasons why it's very inconvenient for me to live in Moscow next season, i.e. not only to live there permanently, but even to visit. Golubchik! Write to me about what is happening with you, and how you and Vera are doing. Does Fitzenhagen live? Tell Taneyev that I have every intention of writing to him, but if it would be nice if he thought about his boring old friend. I kiss Vera's hands. Keep well! Yours P. Tchaikovsky Give my deepest bow to N. S. Zverev.