Letter 552
Date | 29 April/11 May 1877 |
---|---|
Addressed to | Vladimir Stasov |
Where written | Moscow |
Language | Russian |
Autograph Location | Saint Petersburg (Russia): National Library of Russia (ф. 738, ед. хр. 343, л. 28–30) |
Publication | Русская мысль (1909), No. 3, p. 125–126 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VI (1961), p. 122–123 |
Text
Russian text (original) |
29 апреля 1877 г[ода] Никоим образом не могу понять, многоуважаемый Владимир Васильевич, из чего Вы выводите то заключение, что «решительно не годитесь мне в сочинители сценариума». Я этого нисколько не думаю. Напротив, считаю, что очень и очень годитесь. Если б Вы захотели хорошенько поискать, то конечно мог ли бы найти что-нибудь более подходящее к моей музыкальной индивидуальности. Неужели Вас удивляет, что я отказываюсь от предложенного Вами либретто? Ну скажите пожалуйста, каким образом этот героико-историко-религиозо-политико-мелодраматико-трагический сюжет мог бы увлечь меня, когда, по-Вашему же приговору, я склонен исключительно к выражению чувств нежных и любовных? И почему Вы полагаете, что не потрафив на меня один раз, мы должны прийти к тому прочному, как Вы выражаетесь, результату, что Вы не годитесь? Нет! Я глубоко уважаю Вашу эрудицию, Вашу начитанность и знание литератур всех времён и народов. Захотите только, и конечно найдёте. Другое дело Ваши музыкальные приговоры. Они меня мало смущают, и я не придаю большого значения тому обстоятельству, что Вы не признаете меня способным к сочинению хорошей оперы. Человек, называющий прелестную оперу Гуно «кучей навоза» и в то же время упивающийся музыкальным паясничеством гг. Щербачёва, Ладыженского e tutti quanti; человек, выражающийся про величайшего из музыкальных гениев, что он несносен, опакощен (sic) школой; человек., при мне однажды сказавший про какой-то романс Бородина, что он тот же «Erlkönig» Schubert'a, только во сто раз лучше, а про пиэсу Щербачёва, что она достойна лучших вещей Шумана, человек, который во всем, что я написал, упорно признает только некоторые места из двух моих симфонических вещей и не сказавший мне ни одного тёплого слова по поводу «Вакулы», т. е. наиболее ценимого мной моего сочинения, — такой человек не может свернуть меня с моей дороги. А у меня на этой дороге намечена станция: опера, и что бы Вы мне ни говорили, многоуважаемый Владимир Васильевич, про мою неспособность к этому роду музыки, я пойду своим путём, нимало не смущаясь. Из всего, что Вы мне пишете, я вывожу с прискорбием одно только заключение: что Вы не хотите для меня постараться и поискать. Это очень жаль, но оперу я всё-таки напишу. Что касается до наших пререканий о Моцарте, то я согласен с Вами, что спор тут ни к чему не поведёт. Да я ведь и не затевал спора. Я только пожалел Вас; Вы смиренно покорились (как говорите) моим сожалениям, — и я больше ничего не желаю. Скажу Вам больше: при встрече с Вами, которая всегда для меня желательна, так как, помимо несходства наших музыкальных взглядов, я всегда буду глубоко чтить Ваши превосходные человеческие и писательские качества, — я бы очень не желал слышать всего того, что говорится в Вашем кружке про музыку вообще и Моцарта в особенности. Ваши отзывы о Моцарте для меня оскорбительны, ибо я музыкант, притом же опакощенный школой не меньше моего кумира. Искренно преданный и уважающий Вас, П. Чайковский |