Letter 673

Date	4/16 December 1877
Addressed to	Nadezhda von Meck
Where written	Venice
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 3098)
Publication	П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 1 (1934), p. 109–110 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VI (1961), p. 279–280 To my best friend. Correspondence between Tchaikovsky and Nadezhda von Meck (1876-1878) (1993), p. 96–97 (English translation)

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Nick Winter

Венеция 4/16 дек[абря] 1877 Милый и дорогой друг! Беру перо в руки и стыжусь, что опять приходится жаловаться на судьбу, изливать Вам тоску свою, стонать и плакать. Я стыжусь потому, что человек моих лет, имеющий возможность жить в волшебной Венеции, работать, видеть ежедневно чудные произведения искусства, словом, пользоваться всем тем, что составляет мечту любого европейца, прикованного к месту своей деятельности, — не должен был бы, кажется, падать духом так часто. Я хотел дождаться, пока успокоюсь, чтобы писать Вам без обычных моих стенаний, — но, кажется, этого дождусь не скоро! Писать же Вам неправду я не хочу и не могу. Тем не менее, вот уж второй день, что я работаю над симфонией и работаю очень усидчиво. Я надеюсь, что эта работа выгонит мало-помалу из моего сердца тоску по милом брате. Как все здесь мне напоминает его! Как больно мне видеть и ходить по городу, где так недавно бродили мы с ним рядом! Я получил от него телеграмму. Он уже в Каменке. Он телеграфирует, что все устраивается как нельзя лучше и что жена моя покидает, наконец, мою бедную сестру. Последняя обрадовала меня вчера длинным письмом. Она мало-помалу пришла к заключению, что, в конце концов, всякий, имевший бы безумие сочетаться браком с моей женой, ничего другого не мог бы сделать, как убежать от неё. Сестра долго боролась. В лице моей жены она сначала видела только оскорблённую и покинутую женщину и кругом обвиняла меня, несмотря на всю свою любовь и жалость ко мне. Она даже вообразила себе сначала в моей жене разные качества и достоинства, которых в ней не оказалось при ближайшем знакомстве. Она, впрочем, не заметила в ней и каких-нибудь крупных нравственных недостатков, нет, — но именно то отсутствие всякого присутствия, которое может быть хуже, чем какой-нибудь положительный недостаток. То же самое пишет мне и мой зять. Оба эти письма доставили мне много удовольствия. Вследствие своей доброты и жалости к женщине, в самом деле жалкой, они оба сначала очень странно отнеслись ко мне, все стараясь дать мне понять, что я много наделал ей зла, точно будто я себя признавал ни в чем невиноватым. Сколько я им ни писал, что я сознаю всю неизмеримость своей, впрочем, невольной вины, они оба продолжали ставить мне на вид безумие моего поступка. Наконец, теперь только они признают, что, раз сделавши глупость, мне ничего другого не оставалось, как бежать. Сестра прямо говорит, что сначала она никак не могла простить мне, что, испортив свою жизнь, я испортил в то же время жизнь невинной и любящей женщины. Теперь она поняла, что любви никогда не было; было только желание выйти замуж... Простите, что в сотый раз пишу Вам все о том же. Я получил также очень радостное известие, что первый акт «Онегина» привёл в восторг моих товарищей, начиная с Рубинштейна. Я очень боялся их приговора. Это очень, очень приятно... А всё-таки мне грустно, грустно ужасно. Брата нет со мной! Прощайте, дорогая Надежда Филаретовна. Ваш, П. Чайковский Письма Вашего ещё не получал.

Venice 4/16 December 1877 My sweet, dear friend! I pick up my pen and am embarrassed that once again I have to complain to you about my lot, pour out my spleen, groan and weep. I am embarrassed because someone of my age who is able to live in the magical city of Venice, work, see marvellous works of art every day, in a word enjoy what anybody in Europe, chained to their place of work, could only dream about — should not, I think, become depressed so frequently. I wanted to wait until I was calmer and could write without my usual moaning but I think that will not happen soon! And as for telling you a lie, that I shall not and cannot do. Nevertheless, since yesterday I have been working on the symphony and am working very assiduously. I hope that the work will gradually drive away the yearning I feel in my heart for my darling brother. How everything here reminds me of him! How painful I find it to see the city and walk in the places where he and I recently walked side by side! I received a telegram from him. He is already at Kamenka. He telegraphed to say that all is working out for the best and that my wife is finally quitting my poor sister. I was very happy to receive a long letter yesterday from the latter. She has gradually come to the conclusion that anyone insane enough to join in matrimony with my wife could not do other than to flee from her. My sister fought against the idea for a long time. At first, she only saw in my wife an affronted and abandoned woman and roundly blamed me, despite all her love and pity for me. At first, she even imagined my wife to have various qualities and virtues which on closer acquaintance she proved not to possess. It must be said that neither did she discover any major moral defects in her; but it was precisely that absence of any sort of presence which can be worse than having some actual deficiency. My brother-in-law writes exactly the same to me. Both these letters gave me great pleasure. As a result of their kindness and pity towards a woman who is genuinely pitiful, they initially both behaved very strangely towards me, trying all the time to make it clear to me that I had done her a great deal of evil, as though I had been claiming to be completely innocent. However much I wrote to them that I was cognisant of the sheer immensity of my guilt (quite unintentional, needless to say), they both continued to present me with the insanity of my action. Finally they now acknowledge that, having done this stupid act, there was nothing left for me to do other than flee. My sister has made it very clear to me that at first she simply could not forgive me for the fact that, while ruining my life, I had at the same time ruined the life of an innocent and loving woman. Now she has understood that there was never any love, but only the desire to be married. Forgive me for writing to you for the hundredth time about the same thing. I also received the good news that the first act of "Onegin" has delighted my comrades, including Rubinstein. I was very fearful of their censure. This is very, very pleasing… And yet I am so sad, so dreadfully sad. My brother is not with me! Farewell, dear Nadezhda Filaretovna. Yours, P. Tchaikovsky I still have not received a letter from you.