Letter 1059

Date	6/18 January 1879
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Clarens
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1528)
Publication	П. И. Чайковский. Письма к родным (1940), p. 504–506 (abridged) П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 201–202 (abridged) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VIII (1963), p. 27–28 (abridged) Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 197–198 (English translation; abridged) Неизвестный Чайковский (2009), p. 267–268

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Clarens 6/18 я[иваря] 1879 Модя! Толя предложил мне писать в форме дневника, и я согласился попробовать. Есть много вероятия, что мой дневник недостаточно интересен. Но посмотрим. Пятница 5/17 Встал в 9-ом часу. Весьма смеялся над Алёшей, у которого небольшой флюс, и распухшая щека придавала ему необыкновенно комический вид. После кофе совершил все ту же прогулку. Я обуреваем в настоящее время необыкновенным сладострастием, и поэтому все мои прогулки проходят в бесплодных надеждах на какие-нибудь встречи. Около Русского пансиона, от сознания, что в стенах его заключается столько милых девиц — у меня всегда замирает сердце, и я останавливаюсь в надежде хоть увидеть одну из них в окно. Жалкое заблуждение! Кроме убирающей комнату горничной, я никого не вижу. После прогулки занимался, и весьма успешно: а именно: кончил большой ансамбль первого действия перед заключительной сценой (Иоанна одна, хор ангелов). За обедом был в очень весёлом настроении и хохотал с Marie. По поводу поданной мне моркови я спросил, что она больше любит: морковь или поцелуи мущины? Отвечала решительно: поцелуй. После обеда гулял один, ибо Алёша не совсем здоров. Возвратившись, провёл мучительные часа два. Нужно было приготовить к следующему дню текст капитальной сцены Иоанны с ангелами. Ужасно мне эта трудна достаётся. Потом вообще был в нервном состоянии от мысли, что ещё так много нужно работать прежде чем окончится этот труд. Вот моё несчастье! Я вечна спешу, сгораю от нетерпения дожить до той минуты, когда все готово. Потом играл в карты с Алёшей и, мучимый сильным приступом аппетита, с нетерпением дожидался ужина, за коим, между прочим, были поданы макароны. Лёня, бедный, тотчас после ужина лёг спать, ибо не вполне здоров. Я написал письма к Н[адежде] Ф[иларетовне], а потом до 12 часов наслаждался «Крошкой Доррит» Диккенса. Ну что это за чудная вещь! Спал не особенно хорошо. Суббота, 6/18 Алёша разбудил меня в 9-ом часу. У него щека распухла до того, что нет возможности смотреть без смеха. Хотя он говорил, что совсем здоров, но по глазам было видно, что не совсем. Занятия сегодня были удивительно удачны, так что за обедам я был опять очень весел и опять много хохотал с Marie. Гулял один. Погода чудесная: мороз и при этом ясное небо. Теперь очень забавно гулять по здешним местам, потому что на каждом шагу, как только куда-нибудь подымешься, встречаешь массу мальчишек, девчонок и даже взрослых, занимающихся скатыванием с горы на саночках. Опять были тщетные пожирания глазами всех попадавшихся девиц. Заходил на кларанское кладбище. Там появилась немало новых могилок. Около Монтрезской церкви долго сидел на лавочке и наслаждался. Возвратившись домой и получив письмо от Котека и письма от П. И. Юргенсона с векселем на 500 фр[анков], занимался составлением первой сцены второго действия оперы. Алёша чувствует себя не совсем хорошо. Я хочу его уложить сейчас и напоить чаем. Он в жару, — но я спокоен, ибо вижу по всему, что серьёзного ничего нет. Теперь 8-ой час. Жду с нетерпением ужина. Вообще я собой доволен. Занятия, аппетит и сон (за немногими исключениями) в полной исправности. Прощай, Модя, целую тебя. Твой П. Чайковский

Clarens 6/18 January 1879 Modya! Tolya suggested I should write in the form of a diary, and I've agreed to try. Most probably my diary won't be sufficiently interesting. But we'll see. Friday 5/17 I rose at 9 o'clock. I was highly amused at Alyosha, who has a slight gumboil, and his swollen cheek gave him an unusually comical appearance. At present I feel overwhelmed by an extraordinary lasciviousness, and because of this all my walks are spent in the vain hope of some sort of encounter. Around the Russian pension, in the knowledge that within its walls there are so many pretty girls, my heart always skips a beat, and I pause in the hope of seeing at least one of them at the window. A pitiful delusion! I don't see anyone except for a maid cleaning the rooms. After walking, I set to work, and most successfully: namely, I finished the large ensemble in the first act before the concluding scene (Joan's solo, chorus of angels). At dinner I was in a very cheerful mood and laughed with Marie. Regarding the carrots served to me, I asked which she liked more: carrots or a man's kisses? She answered decisively: kisses. After dinner I walked alone, because Alyosha wasn't entirely well. On returning, I spent two hours in torment. I had to prepare the text of the crucial scene of Joan and the angels by the next day. This was terribly difficult for me. Then I was generally in a nervous state from the thought that there was still so much work to be done after this task was finished. This is my misfortune! I'm always in a rush, burning with impatience to live for the moment when everything is ready. Then I played cards with Alyosha and, tormented by sudden pangs of hunger, I waited impatiently for supper, at which, by the way, they served pasta. Lyonya, poor thing, went straight to bed after supper because he wasn't entirely well. I wrote letters to Nadezhda Filaretovna, and then enjoyed Dickens' "Little Dorrit" until 12 o'clock. Well, what a wonderful thing this is! I didn't sleep particularly well. Saturday, 6/18 Alyosha woke me at 9 o'clock. His cheek is now so swollen that it's impossible to look at it without laughing. Although he said that he was completely well, it was clear from his eyes that he wasn't. Work today was surprisingly successful, so at dinner I was very cheerful and laughed a great deal again with Marie. I walked alone. The weather is wonderful: a frost and clear blue skies. Strolling around this place is very funny, because at every step, as soon as you go up, you encounter a mass of boys, girls and even adults, engaged in sledging down the mountain. Again I made futile attempts to catch the eyes of all the girls I chanced across. I walked up to Clarens cemetery. Quite a few new graves have appeared there. I enjoyed myself sitting on a bench near the church at Montreux for a long time. Returning home, I received a letter from Kotek and letters from P. I. Jurgenson with a credit note for 500 francs, and occupied myself with compiling the first scene of the second act of the opera. Alyosha isn't feeling quite himself. I want to put him to bed now and give him some tea. He has a temperature, but I'm calm because it looks to me to be nothing serious. It's now 8 o'clock. I'm looking forward to supper. In general, I'm pleased with myself. My exercise, appetite and sleep (with a few exceptions) are completely sound. Farewell, Modya, I kiss you. Yours P. Tchaikovsky