Letter 120

Tchaikovsky Research
Date 24 September/6 October 1868
Addressed to Aleksandra Davydova
Where written Moscow
Language Russian
Autograph Location Saint Petersburg (Russia): National Library of Russia (ф. 834, ед. хр. 16, л. 53–54)
Publication П. И. Чайковский. Письма к родным (1940), p. 111–113
П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том V (1959), p. 141–143

Text and Translation

Russian text
(original)
English translation
By Brett Langston
Москва
24 сентября 1868 г[ода]

Милая моя Саня! Три дня тому назад получил твоё письмо! И так как из него явствовало, что В[ера] терзается сомнениями насчёт моей дружбы, то поспешил отвечать тебе, чтобы ты с своей стороны написала и успокоила её. Сегодня я перечёл написанное тогда; оно мне показалось темноватым и запутанным, и я сажусь вновь.

Что я всегда буду немножко страдать своим бессилием сделать её счастливою, дать исход чувству, которое, как она выражается, поглотило все её существование, — это несомненно н неизбежно. Тут дело идёт о счастье целой жизни, и странно было бы, если б я совершенно равнодушно относился к её любви ко мне. Именно потому, что я всей душой её люблю и благодарен ей, — я должен немного мучиться. А уж в том, что я давно отвечаю ей в сердце самой тёплой дружбой и благодарностью, — в этом уверь её, пожалуйста, если (чему я удивляюсь) она может сомневаться.

Что касается до моей холодности, которая её так огорчает, — то она происходит от множества причин, из которых главная есть та, что я её люблю как сестру, но отношения наши (вследствие гнёта разных общественных условий) не могут быть искренни, а это ставит между нами какую-то стенку, сквозь которую мы не можем относиться прямо друг к другу. Кроме того, тут есть целая бездна разных психологических Тонкостей, которые проанализировать мог бы разве какой-нибудь Толстой или Теккерей.

Во-первых, мы оба постоянно лжём друг другу: она (боясь, по её выражению, надоесть постной миной) притворяется равнодушной; я делаю вид, что ничего не понимаю и не знаю; между тем мы оба понимаем и знаем друг друга, — и вот, в наших раз говорах звучит какой-то диссонанс; это меня раздражает, я начинаю делаться злым, чувствую, что не могу этого скрыть; она огорчается, я это чувствую; она чувствует, что я это чувствую, я чувствую, что она чувствует, что я это чувствую и т. д. до бесконечности.

Есть ещё одна причина. Мне часто приходит в голову, что она оттого меня так любит, что воображает меня музыкальным гением, а я очень часто мучаюсь своим (может быть и мнимым) творческим бессилием и бешусь, что не соответствую идеалу, которому она поклоняется. Если в подобную минуту она начинает восхищаться моими сочинениями или просит меня сыграть, — меня обуревает ужасная злоба и на себя и на неё. Когда, на против, на меня находит уверенность в своих способностях (как было в Гапсале), её высокое обо мне мнение мне льстит и радует меня, и отношения наши, вследствие этой невидимой причины, делаются более задушевными. Вообще она должна была заметит во мне разкие переходы от худо скрытой злобы к самым искренним излияниям; все это — следствия разных болезненных ощущений, иногда даже и беспричинных, свойственных нервным натурам. Какой-то клапан в сердце вдруг запрётся, и тут, как ни насилуй себя, останешься холодным; потом, тоже без особенной причины, клапан отворится; тут тебя волнуют самые нежные, братские чувства, но появляется раскаяние, находит злоба, и клапан опять закрылся.

Наконец, скажу тебе, что есть какой-то неизъяснимый закон судеб, по которому человек сильно любимый, как бы он ни был добр и мягок сердцем, — не может не тиранить и не терзать немножко того, кто любит. Я чувствую, как часто поддаюсь этой силе, и если причиняю зло такой доброй и любящей и мною любимой особе, то это совершается помимо моей воли.

Итак, напиши ей, чтоб она и не допускала той мысли, что я её не понимаю и ей не сочувствую. Время оно может уврачевать наши раны, устранить недоразумения и сделать наши отношения такими простыми и искренними, какими мы оба желаем, чтоб они были.

Друг мой Саня, напишу тебе другой раз подробности о себе. Теперь спешу в класс. Жизнь моя в сравнении с прошлым годом нив чем не изменилась. Опера уже разучивается и будет поставлена по отъезде итальянцев, т. е. в декабре. Летом непременно увижусь с Вами. Целую тебя крепко, дорогая моя Саня, и прошу расцеловать всех членов твоего семейства, начиная с мужа.

П. Чайковский

Moscow
24 September 1868

My dear Sanya!. I received your letter three days ago! And since it was clear from it that Vera was tormented with doubts concerning my friendship, I hastened to answer you, so that you, on your part, would write and reassure her. Today I re-read what I wrote then; it seemed rather opaque and confusing, so I'm sitting down to write again.

It is undoubtable and inevitable that I will always be somewhat impaired by my inability to make her happy, and to give an outlet to the feelings that, as she puts it, have consumed her whole existence. This is all about the happiness of a lifetime, and it would be strange if I were wholly indifferent to her love for me. It is precisely because I love her and am grateful to her with all my heart, that I have to suffer a little. And the fact is that for a long time I've responded to her in my heart with the warmest friendship and gratitude — please, assure her of this if she is in any doubt (which surprises me).

As regards my coldness, which upsets her so much — this comes about for many reasons, the main one being that I love her like a sister, but our relationship cannot be sincere (due to a variety of social pressures and circumstances), and this puts some sort of wall between us, through which we cannot relate directly to each other. Besides this, there's a plethora of various psychological nuances which could only be analysed by some Tolstoy or Thackeray.

Firstly, we both continually deceive one another: she (afraid, as she put it, of the boring Lenten face) pretends to be indifferent; I pretend that I don't understand or know anything; meanwhile, we both understand and know each other, and so our conversations sound somewhat dissonant; this irritates me and I began to feel angry; I feel that I cannot hide it; she is upset, and I feel it; she feels that I feel it; I feel that she feels that I feel it, and so on, ad infinitum.

There is another reason. It often crosses my mind that she loves me so much because she imagines me to be a musical genius, and I very often suffer from a (perhaps imaginary) creative impotence, and rage that I cannot live up to being the idol that she worships. If at a particular moment she starts to admire my compositions or asks me to play, I am overcome with terrible anger towards both myself and her. When, on the contrary, I find a confidence in my abilities (as in Hapsal), her lofty opinion of me flatters and pleases me, and our relationship becomes more intimate as a consequence of this invisible reason. In general, she will have observed me in various transitions from barely-concealed anger to the most sincere outpourings; this is all the consequence of various painful feelings, sometimes even without cause, that are characteristic of nervous natures. Some valve in your heart will suddenly close, and then, no matter how much you force yourself, you will remain cold; then, also for no particular reason, the valve will open; then you are excited by the most tender, brotherly feelings, before remorse appears, anger resurfaces, and the valve closes again.

Finally, I'll tell you that there is some inexplicable law of fate, according to which a person who is greatly loved, no matter how kind and gentle of heart they are, cannot help but tyrannize and torment a little the one who loves them. I feel how often I succumb to this force, and if I should do harm to such a kind and loving person, whom I love, then this happens against my will.

And so, write to her so that she doesn't entertain the thought that I don't understand her and don't sympathise with her. Time can heal our wounds, eliminate misunderstandings, and make our relationship as simple and sincere as we both want it to be.

My friend Sanya, I'll write to you another time with details about myself. I'm rushing to class now. My life hasn't changed at all compared to last year. The opera is already being rehearsed and will be staged after the Italians have left, i.e. in December. I'll certainly see you in the summer. I kiss you hard, my dear Sanya, and ask you to kiss all the members of your family, starting with your husband.

P. Tchaikovsky