Letter 2061

Small text

Date	12/24 July–13/25 July 1882
Addressed to	Nadezhda von Meck
Where written	Grankino
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 796)
Publication	П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 3 (1936), p. 73–74 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XI (1966), p. 164–165

Text

Russian text (original)

Гранкино 12 июля 1882 Милый, дорогой друг! Получил я письмо Ваше, привезённое Колей в Каменку и высланное мне оттуда сюда. Благодарю Вас, милый друг, как за самое письмо, так и за вложенный в него перевод. Несказанно радуюсь тому, что Плещееве Вам нравится и что, наконец, Вы имеете в России уголок, благодаря которому у Вас есть теперь почва под ногами. Я так хорошо понимаю, как после продажи Браилова и московского дома Вам дико, странно и болезненно неприятно было очутиться на родине в качестве гостьи и даже жить в меблированных комнатах. Я теперь покоен за Вас. Нечего и говорить, что буду до крайности доволен и счастлив, если окажется возможность мне погостить в Плещееве, и заранее знаю, что оно должно мне очень понравиться. Как я рад, что Коля и Саша погостили в Каменке и что им там не было скучно. Лев Вас[ильевич] пишет мне, что они все, со своей стороны, были очень рады принимать этих милых гостей. А я, милый друг, до сих пор всё ещё не знаю, куда отсюда поеду и когда. Модест опять нездоров. После операции все шло хорошо две недели, — а теперь опять у него открылась боль, опять пришлось посылать за доктором, и, Бог знает, когда он настолько поправится, что в состоянии будет ехать. Как мне ни тяжело будет долго оставаться без известий о Вас, но и сегодня я ещё не могу дать Вам какого-либо точного адреса, ибо всё-таки не знаю, поеду ли с Модестом в Петербург или в Каменку. Вернее, однако же, что провожу Модеста, дождусь, пока его дела устроятся и он будет покойнее, а потом уж надолго в Каменку. В последнее время я предаюсь поневоле меланхолии. Постоянное нездоровье брата, щекотливое его положение, неизвестность, наконец, и слишком безотрадно плоская степь, среди которой живу вот уже 1½ месяца, — все это начинает отравлять моё пребывание, и в глубине души я буду счастлив уехать, — хотя предпочёл бы по этой жаре не предпринимать дальнего петербургского пути, а ехать прямо в Каменку. 13 июля Пишу Вам, дорогая моя, в самом адском состоянии духа. Брату гораздо хуже. Кроме местных страданий от фистулы, у него жар и вообще отвратительное состояние. Бедный Модест! Вот уже несколько месяцев, что он постоянно болен. Об чем я не могу думать без боли в сердце, так это о Вашей больной руке. Друг мой, умоляю Вас относительно переписки со мной считать себя нисколько не обязанной отвечать мне на мои письма. Ведь я могу всегда от Влад[ислава] Альб[ертовича] получить, сведения о Вас! Как это ни грустно, — но я лучше готов вовсе лишиться писем, написанных Вашей собственной рукой, чем при каждом Вашем письме мучиться мыслью, что Вы утомляли писанием Вашу больную руку. Сегодня я окончил вторую треть оперы, т. е. одно из 3-х действий. Я мечтаю, дорогая моя, окончивши черновые эскизы оперы и повидавши всех, кого нужно в России, отправиться в Италию позднею осенью и там во Флоренции или Риме устроиться на несколько времени удобно в отношении работы (т. е. так, чтобы никакая музыка и никакой шум соседей не мешал), засесть за инструментовку оперы, а весной сдать её в театральную дирекцию. Только не знаю, в случае, если Модест поселится на зиму в Петербурге, как сделать, чтоб не быть совершенно одному. Вероятно, придётся нанять какого-нибудь русского слугу. Будьте здоровы, дорогая моя! Дай Вам Бог хорошенько отдыхать и наслаждаться Вашим милым Petit Trianon. Беспредельно Вам преданный, П. Чайковский