Letter 2313

Date	18/30 July 1883
Addressed to	Nadezhda von Meck
Where written	Podushkino
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 850)
Publication	П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 3 (1936), p. 199–202 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XII (1970), p. 192–195

Text

Russian text (original)

18 июля 1883 Подушкино Только что отправил вчера письмецо моё к Вам, дорогой, милый друг мой, как получил Ваше и от души благодарю Вас за него. Мне ужасно горестно, что Вы всё нездоровы. Как нарочно, лето у нас здесь дождливое, изменчивое, совсем неблагоприятное для Вас. Вам нужно постоянно голубое небо, больше света и теплоты, и я почему-то всё желаю, чтобы Вы поскорее были в Италии. Конечно, я понимаю удовольствие жить у себя в своей деревне; —но всё более и более убеждаюсь, что Вам нужно постоянное пребывание в жарком южном климате. Я начинаю думать, дорогая моя, что мне едва ли не благоразумно будет отложить гощения в Плещееве до будущего года. Весьма жаль, что обстоятельства помешали мне побывать там, согласно нашему предположению, весной, в апреле. Впоследствии я с наслаждением лелеял мысль пожить у Вас осенью и даже зимой. Теперь начинаю сомневаться, что это окажется удобным и возможным. Как я писал Вам, 10-го августа я двинусь из Москвы по направлению к Каменке, в которую меня в каждом письме так усиленно, так настоятельно зовут, где ждут меня с таким нетерпением, — что мне тяжело было бы надолго откладывать возвращение своё В лоно семейства, с которым уже много лет провожу большую часть жизни. Между тем, если не поехать к ним надолго, а лишь навестить и возвратиться в Москву, и Плещееве, — то этим я не удовлетворю их желания, которое состоит именно в том, чтобы я по-прежнему пожил в Каменке. Итак, я желал бы, приехавши в Каменку, остаться там месяца два. Затем в ноябре начнётся в Москве постановка «Мазепы», на которой я буду присутствовать. Конечно, для меня нет ничего более желательного, как жить зимой в деревне, в Вашем доме, особенно ввиду того, что Алёша теперь при мне. Это форма жизни, которая для меня в высшей степени пленительна, и, не будь постановки оперы, я бы не задумался попросить у, Вас позволения это сделать. Но ведь мне почти каждый день нужно будет присутствовать на репетициях; удобно ли будет мне ежедневно предпринимать поездку из Подольска в Москву и обратно, и не испортят ли мне эти беспрестанные уезжания удовольствие жизни в деревне? После Москвы придётся для той же оперы ехать в Петербург, а затем, в конце зимы, я мечтаю побывать в Италии, и я думаю, что лучше всего, если отложу до весны воплощение мечты моей погостить в Плещееве. Боюсь, дорогая моя, что, имея в виду приютить меня в Плещееве, Вы, быть может, удержите для меня лишнего слугу или вообще не оставите дом свой на зимнем положении; быть может, даже теперь Вы уже собирались распорядиться насчёт принятия меня, и вот, во избежание всякого рода недоразумений, я бы хотел решить окончательно вопрос о моем пребывании в Плещееве сейчас же. Вовсе отказываться от возможности уединиться в течение осени и зимы к Вам в деревню мне бы тоже не хотелось. В заключение, я бы хотел просить о следующем. Нельзя ли Вам приказать лицу, которому Вы поручаете управление Плещеевым (если не ошибаюсь, отцу Влад[ислава] Альб[ертовича]), чтобы, в случае если я попрошусь туда осенью или зимой, он бы дал мне приют в какой-нибудь одной комнатке дома, а также помещение для прислуги? Кто знает? Быть может, Лев Вас[ильевич] и сестра внезапно вздумают переехать ещё осенью в Петербург, быть может, почему-либо постановка оперы моей не состоится, одним словом, обстоятельства могут сложиться так, что я буду нуждаться в приюте у Вас. В таком случае, наняв кухарку и взяв Алёшу, я бы тотчас отправился в Плещееве. Теперь мне остаётся резюмировать всё это многословие, которое, боюсь, утомило Вас. Обстоятельства принуждают меня воздержаться от точного указания времени, когда бы в близком будущем я мог бы ехать на житье в Плещеево: откладываю это удовольствие до будущего года. Но, на всякий случай, я просил бы Вас, дорогая моя, разрешить во всякое время Вашему управляющему пустить меня в какой-нибудь уголок дома. Простите, что утомил Вас многословием. Сашок приятно изумил меня, сыграв мне два небольших отрывочка своего сочинения. До сих пор я знал о нем, что он музыкален, что он хорошо разбирает и страстно предан музыке, которая составляет главный интерес его жизни, так что, по всей вероятности, он будет музыкантом. Но, признаюсь, я был не такого, как теперь, высокого мнения о степени его способностей до того, как он сыграл мне свои два отрывка. Однако ж, я ещё очень далёк от усматривания в нем серьёзного композиторского дара. Так как Сашок мечтает быть теоретиком и критиком, то ему необходимо будет писать. В прошлом году я имел случай подробно объяснить ему всю пропасть, которая разделяет музыканта, изучающего теорию сочинения практически, от композитоpа. Каждый хороший музыкант, а особенно теоретик-критик, должен испробовать себя во всех родах сочинения. Но далеко не каждый музыкант, хотя бы и изучивший глубоко все отрасли музыкальной науки, одарён творческим даром. Однако же, и для того, чтобы скромно, без всяких поползновений на настоящее творчество, испытывать себя в писании, чтобы изучать практически теорию сочинения, нужно иметь всё-таки значительные способности к музыке и тонкую музыкальную организацию, без которой немыслим теоретик-критик по этой части. Вот в этой то степени способностей, нужных для Саши ввиду его мечты быть критиком, я и не был вполне уверен. Теперь я в ней уверен и невольно высказал ему своё удовольствие, когда он дал мне случай успокоиться насчёт этого. Будьте уверены, дорогая моя, что поощрять его на сочинительство в том смысле, что он может быть композитором творцом, я не буду. Много я знал людей, терпевших тяжёлые разочарования в своих стремлениях к авторству; знаю, как эти разочарования тяжелы и убийственны, и всегда старался быть осторожным в подобных случаях. По этому поводу я подумал о Влад[иславе] Альбертовиче. Уже давно собирался я поговорить о нем с Вами обстоятельно. Но отлагаю это до другого времени, ибо вопрос этот серьёзный и требует очень подробного рассмотрения. Однако ж, скажу Вам, дорогая моя, что ни на единое мгновение не могу допустить мысли, чтобы Вы тут в чем-нибудь были виноваты, как Вы говорите. Виноваты не Вы, не Влад[ислав] Альб[ертович], не я, — а просто стечение обстоятельств и самая натура Влад[ислава] Альбертовича, очень музыкальная, но недостаточно определенно склонная к той или другой музыкальной отрасли. Я был глубоко умилен, дорогая моя, читая Ваши строки, где Вы выражаете боязнь, чтобы Анна не разочаровалась в Вас при личном знакомстве. Будьте покойны, бесценный друг. Анна не из тех, которые любят и ценят людей за их способ обращения с ними. Анна Вас глубоко чтит, ибо отчасти через меня а ещё больше через Колю, она знает Вас. Она знает также что Вы её любите. Она будет счастлива в Вашей близости, — не сомневайтесь в этом. Алексей мой в здоровье совершенно поправился. Нельзя выразить Вам, до чего он чувствует себя счастливым, освободившись от своего солдатства. Мне вдвойне приятно видеть около себя преданного мне и притом абсолютно счастливого человека. Будьте здоровы и счастливы, бесценный друг! Ваш, П. Чайковский Коле и Сашонку желаю счастливого пути!