Letter 2728

Date	28 June/10 July 1885
Addressed to	Sergey Taneyev
Where written	Maydanovo
Language	Russian
Autograph Location	Moscow (Russia): Russian State Archive of Literature and Art (ф. 880)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 3 (1902), p. 53–55 (abridged) Письма П. И. Чайковского и С. И. Танеева (1874-1893) [1916], p. 134–136 П. И. Чайковский. С. И. Танеев. Письма (1951), p. 128–129 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XIII (1971), p. 105–106

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

28 июня 1885 с[ело] Майданово Милый Сергей Иванович! Извините, что не сразу отвечал. Мне нездоровилось, и несколько дней я пера не мог в руки взять. Очень радуюсь, что Вы не хотите быть пассивным членом Дирекции, — но я ведь никогда и не думал, что Вы можете быть пассивны. Напротив, был уверен, что Вы деятельно вмешаетесь в хозяйство Муз[ыкального] общ[ества]. Но напрасно Вы предвидите неприятности. Всё искренно же­лают, чтобы Консерватория вылезла из долгов, и я решительно не понимаю, чего Вы опасаетесь. Кажется, Вы намекаете, что Алексеев с намерением втягивает Консерваторию в долги, дабы иметь больше власти и значения. Но когда Вы ближе познакомитесь с Алексеевым, Вы увидите, что ошибаетесь. Алексеев очень честолюбив и не скрывает этого, но честолюбивые цели его обширнее и выше диктаторства в Муз[ыкальном] общ[естве]. Он метит в городские головы Москвы, он хочет играть роль человека властного и сильного в сферах более просторных, чем отделение Моск[овского] муз[ыкального] общ[ества]. Человек он очень нещедрый, а жена его (необычайно скупая) рвёт на себе волосы с отчаяния, что он тратит деньги на Консерваторию. Никакого удовольствия от своего директорства он не имеет и очень рад был бы, чтобы деньги его к нему вернулись. Характера он довольно сухого и чёрствого, — но исключением в этом отношении была его привязанность к Николаю Григорьевичу, которая после его смерти перешла на дело Муз[ыкального] общ[ества] вообще. Он некоторым образом приносит себя в жертву. Говорю это нисколько не ослеплённый, ибо особенной симпатии к нему не питаю. Но деловитость его, его ум, энергию не могу не ценить и счёл бы огромной утратой для дела, если бы он ушёл. Об уменьшении трат он постоянно думает, — но не знает, что делать. Поддерживал Эрдмансдёрфера, считая, что он теперь столп, на коем зиждется благополучие Муз[ыкального] общ[ества]. Нравится мне в нем его прямота. Говоря с ним, Вы знаете, что он говорит именно то, что думает. Убедить его возможно очень легко, и Вы увидите, что он на всякие Ваши предложения будет согласен, если они будут клониться к общему благу, — а так как они несомненно будут таковы, то я уверен, что никаких неприятностей от Алексеева ждать нечего и что Вы с ним поладите. Я распространяюсь так об Алексееве, ибо, по­вторяю, чрезвычайно дорожу его участием в делах Муз[ыкального] общ[ества] и очень бы желал, чтобы Вы тоже ценили его за ум и дельность. А засим от кого ждать неприятностей? Не от меня же. А что касается Юргенсона и Третьякова, то в их сочувствии Вам и в их готовности поддержать Вас во всяком деле касающемся Муз[ыкального] общ[ества] и Консерв[атории]: не может быть и сомненья. В ваших планах сократить траты Консерватории Вы находите во мне пламенного помощника и сочувственника, но в подробностях я ещё не схожусь с Вами во всех отношениях. Всего меньше я возмущаюсь большим жалованьем Эрдмансдёрфера. Что-нибудь одно: этот пришлец нужен нам или не нужен. Если нужен или даже необходим, как многие полагают, — то отчего же не платить ему хорошо? Если для процветания Муз[ьшального] общ[ества], для поддержания престижа и наплыва членов нужно приглашать иностранных артистов (вместо того чтобы ежегодно преподносить Фитценгагена и Гржимали), то отчего же и не приглашать? Если же Вы мне докажете, что всего этого не нужно, что Эрдмансдёрфера легко заменить кем-нибудь другим, более дешёвым, или что можно довольствоваться ежегодным появлением на эстраде московских артистов, — то нечего и говорить, что я первый буду рад изгнанию пришлеца. Ибо каков бы он ни был, а он пришлец, и притом, вследствие бывших с ним историй, ставший в фальшивое положение к Консерватории. Вы имеете много данных, чтобы сделаться капельмейстером концертов Общества. Надеюсь, что когда-нибудь, и даже скорее, чем можно ожидать, так и случится. А покамест не удивляйтесь, что Эрдмансдёрферу биржевая котировка высока, и не возмущайтесь особенно против тех, которые дали ему увеличенное жалованье. Они искренно думали, что Эрдм[ансдёрфера] нужно удержать во что бы то ни стало. Есть другая сторона дела, которая обращает на себя моё внимание. Я не люблю всего того, что делается в Консерватории для пускания пыли в глаза. И прежде всего ежегодные спектакли, класс Комиссаржевского. Голосов нет, певческие классы по составу ниже всякой критики, а мы даём спектакли, подмазываем, подкрашиваем негодный товар и продаём его за настоящий, годный... Я устал, ибо всё ещё не совсем здоров, и потому не удивляйтесь, что на сей раз пишу мало. До свиданья, голубчик! П. Чайковский

28 June 1885 Maydanovo village Dear Sergey Ivanovich! Forgive me for not replying at once. I've been unwell, and could not take up my pen for several days. I'm very glad that you don't want to be a passive member of the Directorate — but then I never imagined that you could be passive. On the contrary, I was sure that you would actively intercede regarding the Musical Society's finances. But I don't see why you anticipate unpleasantness. Everyone sincerely wishes the conservatory to be free of debt, and I absolutely don't understand what you are worried about. You seem to be implying that Alekseyev is deliberately drawing the Conservatory into debt in order to have greater power and importance. But when you become more closely acquainted with Alekseyev, you will see that you are mistaken. Alekseyev does not hide the fact that he is very ambitious, but his ambitions go far beyond dictatorship in the Musical Society. He has set his sights on being mayor of Moscow, he wants to play the role of a man of power and strength in much broader spheres than the Moscow branch of the Musical society. He is a most ungenerous fellow, while his (exceptionally acquisitive) wife tears out her hair in despair that he is spending money on the Conservatory. He takes no pleasure in his directorship, and would be very glad if his money were returned to him. He is rather dry and callous in character — the exception in this regard being his affection for Nikolay Grigoryevich, which after his death transferred to the business of the Musical Society in general. This is something of a self-sacrifice for him. I say this without any partiality, because I hold no particular sympathy for him. But I cannot help but appreciate his efficiency, his intelligence and energy, and I would consider it an enormous blow to the cause if he were to leave. He is continually thinking about reducing expenditure — but he does not know how. He supported Erdmannsdörfer, believing that he is now the pillar on which the fortunes of the Musical Society now rest. I admire his candour. Talking with him, you know that he says exactly what he thinks. He is very easily persuaded, and you will see that he will agree to all your suggestions, provided they are for the common good; and since they will undoubtedly be such, I'm sure that there there will be no unpleasantness from Alekseyev and that you will come to an accommodation with him. I elucidate in this way about Alekseyev because, I repeat, I highly value his involvement in the Musical Society's affairs, and I should very much like you also to appreciate him for his intelligence and efficiency. But that said, from whom should one expect unpleasantness? Well not from me. As regards Jurgenson and Tretyakov, there can be no doubts about their sympathy for you and their readiness to support you in every matter concerning the Musical Society and the Conservatory: this is not in doubt. In your plans to reduce the Conservatory's expenses you find in me an ardent collaborator and sympathiser, although as regards the details I still don't agree you in every respect. I don't in the least begrudge Erdmannsdörfer his large salary. This boils down to one thing: either we need this foreigner, or we don't. If he is necessary or even essential, as many believe, then why not pay him well? If the fortunes of the Musical Society, in order to maintain its prestige and an influx of members, depend on inviting foreign artists (instead of perennially serving up Fitzenhagen and Hřímalý), then why not invite them? If you can demonstrate to me that all this is unnecessary, that Erdmannsdörfer can easily be replaced by someone less expensive, or that we can make do with Moscow artists appearing on stage year after year, then needless to say I will be the first to gladly banish the foreigner. For whatever he may be, he is a foreigner, and moreover, as a consequence of the events that have unfolded, his position at the Conservatory has become contrived. You have a great deal to offer as the Society's musical director. I hope that one day, even sooner than you expect, this will happen. Meanwhile, don't be surprised that Erdmannsdörfer's stock is high, and don't be especially indignant at those who want to increase his salary. They sincerely believe that Erdmannsdörfer must be retained at all costs. There is another side to this business which interests me. I don't like the Conservatory's propensity for showing off. And above all, the annual plays by Komissarzhevsky's class. There's no singing, the casting of the singing class is beneath any criticism, and yet we give plays, put on grease paint and make-up, and peddle worthless goods in exchange for real, genuine ... I'm tired due to still not being entirely well, and so don't be surprised by my writing so little this time. Until we meet, golubchik! P. Tchaikovsky