Letter 2930

Date	9/21 April 1886
Addressed to	Yuliya Shpazhinskaya
Where written	Tiflis
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, Nos. 2060 and 2076)
Publication	Советское искусство (6 July 1937) (abridged) П. И. Чайковский. С. И. Танеев. Письма (1951), p. 293–294 (without postscript) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XIII (1971), p. 317–318 (without postscript) Неизвестный Чайковский (2009), p. 177 (postscript only)

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Alex Carter

Тифдис 9 апр[еля] Многоуважаемая и добрейшая Юлия Петровна! Благодарствуйте за память обо мне и простите, что не сейчас же отвечал на письма Ваши. Я дня два был нездоров и только сегодня снова чувствую себя вполне оправившимся. Путешествие моё и пребывание в Тифлисе до сих пор изобильны самыми приятными впечатлениями, и если исключить кратко временное нездоровье, то пока ещё ни единой неприятной минуты не прожито со дня выезда из Москвы. Провёл 2 дня в Таганроrе, который мне понравился. Совершил там поездку по морю на частном пароходе. Посетил дворец, где умер император Александр I, и, вообще все интересное, но, боже мой, как все это кажется мескинно, мизерно и недостойно внимания, с тех пор как я перебрался через Кавказ и увидел изумительные чудеса этой величественно-прекрасной, роскошной, ни с чем не сравнимой страны. Но об этом путешествии надо писать или много, или ничего. И я бы охотно взялся написать много, да не сумею. Скажу только, что это одно из сильнейших впечатлений мной в жизни испытанных. Тифлис мне тоже очень нравится: оригинален, живописно расположен, чрезвы[ча]йно оживлён и полон разнообразия. Есть совсем европейские улицы, есть и чисто азиатские кварталы, представляющие богатейший материал для этнографических наблюдений. В семействе брата я нашёл всех здоровыми и совершенно сжившимися с Тифлисом и новой обстановкой. Особенно приятно мне было увидеть мою маленькую племянницу, которая в Москве возбуждала наши опасения, — так она была слаба и ненадёжна, — и которая теперь, благодаря чудному климату и постоянному пребыванию на чистом воздухе, расцвела как розанчик. Я действительно улыбался, читая изложение Ваших мыслей по поводу «Манфреда», — но совсем не в том смысле, как Вы предполагали, а потому что хотя Ваш взгляд и не совсем верен и отношение к предмету не совсем правильно, — но зато высказали Вы своё мнение очень остроумно и мило. Мне кажется, что к Байрону вообще и к «Манфреду» в особенности нельзя прилагать современных художественных требований, т. е. верного и точного воспроизведения жизни будничной, явлений нам знакомых и испытанных, так или иначе освещённых талантом повествователя. Манфред не простой человек. В нем, как мне кажется, Байрон с удивительной силой и глубиной олицетворил всю трагичность борьбы нашего ничтожества с стремлением к познанию роковых вопросов бытия. Один английский критик говорит, что Манфред, родившись среди горной природы и проведший жизнь в одиночестве, в виду величественных вершин Швейцарии, сам похож на колоссальную горную вершину, господствующую над всем окружающим, но одинокую и печальную в своём величии. Вы совершенно правы говоря, что всякий честный ремесленник полезнее в тесной сфере своей деятельности, чем этот Эльбрус среди людей, жизнь которого поглощена отчаяньем от сознания своего бессилия стать выше человеческого уровня и забыть преступное прошлое, — но ведь Байрон не хотел поучать нас, как следует поступать раскаявшемуся греховоднику, чтобы примириться с совестью; задача его другая, та, на которую я намекал выше, и выполнена она гениально. Говорят, что Гёте завидовал Байрону (которого, впрочем, упрекал, что идея «Манфреда» та же, что в «Фаусте», прежде написанном) и говорил, что преимущество Манфреда над его героем то, что первый в борьбе с бесом не покорился ему, тогда как Фауст отдался ему с руками и ногами. Впрочем, я напрасно стараюсь разъяснить Вам значение «Манфреда». Вы сами говорите, что теперь примирились с ним и приписываете это моей музыке. Мне это очень лестно, но по чувству справедливости я должен ограничить себя в Ваших глазах ролью музыкального истолкователя или иллюстратора к гениальному художественному произведению. Весна здесь царит во всем блеске. Деревья в цвету; воздух наполнен благоуханием цветов, прогулки мои очаровательны. Вчера посетил монастырь св. Давида, где видел гробницу Грибоедова, и там же похоронена какая-то давно умершая полковница Шпажинская. Не из близких она Ипполита Васильевича? Ему я написал вчера. Поздравляю Вас с праздниками, добрейшая Юлия Петровна! Знайте, что я принимаю живейшее участие во всем с Вами происходящем и что весьма желательно получать и впредь известия о Вас. Передайте мои поздравления симпатичнейшей «бабушке», Юше и Нине Ипполитовне. Ваш П Чайковский Кавказ Г[ород] Тифлис, Окружн[ой] суд. Анатолтю Ильичу Чайк[овскому] для передачи П. И. Ч.

Tiflis 9 April Most respected and most kind Yuliya Petrovna! Thank you for remembering me, and forgive me for not responding to your letters straight away. I have been ill for about two days, and only today feel fully recovered again. My travels and my stay in Tiflis are still full of the most pleasant impressions and, save for my brief illness, I have yet to experience a single unpleasant moment since my departure from Moscow. I spent 2 days in Taganrog, which I liked. I took a trip on the sea there on a private ship. I visited the palace where Emperor Alexander I died, and, generally, everything was interesting – but my God, how paltry, meagre and unworthy of attention it all seems since I crossed the Caucasus and saw the astounding wonders of this sublimely beautiful, lavish, incomparable country. But about that journey I must either write a lot or nothing. And while I would eagerly undertake to write a lot, I shall be unable to. I shall just say that it was one of the strongest impressions I have experienced in my life. I also like Tiflis very much: it is original, in a picturesque location, extremely lively and full of diversity. There are altogether European streets, as well as entirely Asian quarters, offering the richest material for ethnographic observations. I found all my brother's family to be well and perfectly adjusted to Tiflis and their new surroundings. It was especially pleasant for me to see my little niece, who caused us such consternation in Moscow with how weak and unstable she was — and who now, thanks to the wonderful climate and time spent constantly in the fresh air, has blossomed like a rose. I actually smiled, reading your comments about "Manfred" – but not quite in the manner you intended: rather because, although your view is not altogether correct and your treatment of the subject not entirely sound, all the same you expressed you opinion very cleverly and sweetly. It seems to me that one must not apply modern artistic standards to Byron in general, and to "Manfred" in particular – i.e. a faithful and accurate portrayal of everyday life, of phenomena that we know and have experienced, in some way or another illuminated by the talent of a narrator. Manfred is not an ordinary man. It seems to me that Byron, with astonishing strength and depth, personified in him the whole tragedy of our struggle with our insignificance, with the desire to understand the fatal questions of existence. One English critic says that Manfred, having been born amongst mountainous landscapes and spent his life alone in view of the majestic peaks of Switzerland, is himself like a colossal mountain peak, which dominates its surroundings, but is alone and sorrowful in its greatness. You are perfectly correct to say that every honest craftsman is more useful in the narrow sphere of his activity than that Elbrus amongst people, whose life is absorbed by despair from the recognition of his inability to elevate himself above humanity and to forget his criminal past – but Byron certainly did not want to teach us what a repentant sinner should do to reconcile with his conscience; his aim was a different one, which I alluded to above, and he achieved it ingeniously. It is said that Goethe envied Byron (whom, however, he reproached for the idea for "Manfred" being the same as that of "Faust", written earlier), and said that Manfred's advantage over his character was that he did not surrender first in his fight with the devil, whereas Faust gave himself up to him with his arms and legs. However, I am attempting in vain to explain to you the meaning of "Manfred". You yourself say that you have come to terms with him, and you ascribe this to my music. This is very flattering to me, but out of a sense of fairness I must limit myself in your eyes to the role of a musical interlocutor or illustrator of an artistic work of genius. Spring is reigning here in all its glory. The trees are in bloom; the air is full of the fragrance of blossom, and my strolls are charming. Yesterday I visited the Monastery of St. David, where I saw the tomb of Griboyedov, and a long-dead colonel's wife by the name of Shpazhinskaya was buried there. Is she one of Ippolit Vasilyevich's relatives? I wrote to him yesterday. Congratulations to you on the holidays, most kind Yuliya Petrovna! Know that I take the most active interest in everything that happens to you, and that I highly desire to continue to receive news about you. Convey my festive greetings to most sympathetic "granny", to Yusha and to Nina Ippolitovna. Yours P. Tchaikovsky Caucasus, City of Tiflis, District Court, Anatoly Ilyich Tchaikovsky, for transmission to P. I. T.