Letter 633

Date	30 October/11 November 1877
Addressed to	Nadezhda von Meck
Where written	Clarens
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 3153)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 38–39 (abridged) П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 1 (1934), p. 61–63 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том VI (1961), p. 212–214 ("29 October/10 November") To my best friend. Correspondence between Tchaikovsky and Nadezhda von Meck (1876-1878) (1993), p. 56–58 (English translation)
Notes	Original incorrectly dated "10 November/30 October"

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Nick Winter

Clarens  10 Nov[embre] 30 окт[ября]  1877 Третьего дня после чудной прогулки среди тёплого осеннего дня я возвращался домой, охваченный неодолимой потребностью написать Вам хоть несколько слов, дорогая Надежда Филаретовна! Мне хотелось сказать Вам, что я совершенно спокоен и счастлив, устроивши все свои дела так, что остаётся приняться с удвоенной энергией за работу и в ней найти, наконец, совершенное забвение того длинного кошмара, под гнетом которого я находился. Но дома меня ожидало разочарование, т. е. два письма от моей супруги, которые меня очень, очень расстроили. В первом письме она бросает мне в лицо множество самых оскорбительных обвинений, — во втором, написанном через день после того, она, нисколько не отнимая всего того, что заключается в первом, напротив, впадает в самый обычный тон пресмыканья и самоуниженья. Эти письма могут служить дополнением к тому портрету её, который я нарисовал Вам. Меня расстроило, собственно, то, что из писем её явствует сильное желание, чтоб я вернулся с повинной головой. Она только не знает, как приняться за это; то является кротким агнцем, готовым перенести все из любви ко мне, то, напротив, очень лютой и сердитой дамой, обвиняющей меня в бесчестности и обмане. Чтобы покончить все это, я в самых мягких формах объявил ей раз навсегда, что ни в какие пререкания, объяснения и взаимные обвинения входить не желаю. Я признаю себя очень виновным перед ней, даю ей слово, что, пока я жив, она ни в чем нуждаться не будет, но вместе с тем объявляю ей решительно, что жить с ней никогда не буду. Все это меня ещё очень волнует. Порою мне бывает всё-таки жалко её. У неё нет ни одного друга, она со всеми родными в ссоре; что она будет делать! Я советую ей найти себе занятия, хотя бы для развлечения, и вместе с тем доказываю. ей, что как это на первый взгляд ни покажется ей странным, но всё-таки я и мои родные единственные друзья её, потому что мне и им благосостояние её и довольство жизнью гораздо дороже, чем кому бы то ни было. В настоящую минуту она находится временно у сестры моей. Сестра, которая не совсем ещё, кажется, поняла настоящий смысл моего разрыва с женой, судя по письму её, надеется своим влиянием перевоспитать мою жену и в отдалённом будущем видит возможность нашего примирения. Теперь она уже, вероятно, получила моё подробное объяснение, почему это совершенно невозможно, и отбросит своё намерение переродить жену мою. Я просил также сестру мою хорошенько объяснить своей belle soeur, что я никогда не изменю своего намерения жить врозь и что жене нечего желать этого. Словом, не нужно пытаться возвратить прошлое, а лучше хорошенько подумать, как устроить на новых началах будущее. Сестра моя, при ангельской доброте сердца очень умна, и я возлагаю на неё большие надежды. Она придумает, где и как устроить мою жену. Но довольно об этом. Теперь, принесши жене повинную голову, уверивши её в моих дружелюбных чувствах и вместе с тем устроивши её совершенно безбедное существование, я, кажется, могу иметь право перестать терзаться всем этим. Извините, Надежда Филаретовна, что сообщаю Вам все эти подробности. Мне хочется говорить Вам все, что меня занимает и волнует. Вчера утром я получил Вашу телеграмму, на которую тотчас же ответил. Я уже Вам объяснил, так сказать, географическую причину, по которой я решился переехать в Италию. Есть ещё одна причина. Когда я приехал сюда, я был ещё очень болен. Здесь очень хорошо, но каждый из окружающих меня предметов живо напоминает мне мои нравственные терзания. Кстати, со вчерашнего дня и погода стала мрачная. Через три дня я решился ехать. Я намерен несколько дней провести в Риме, в котором в первое моё путешествие я был только один день. Многое меня там поразило, и мне сильно хочется обстоятельно посмотреть на этот удивительный город. Сердце же моё едва ли не гораздо больше принадлежит Неаполю, и я думаю, что окончательно поселюсь на зиму там. Во всяком случае, я буду самым обстоятельным образом извещать Вас о моих перегринациях, которые, впрочем, будут очень несложны, так как из Рима я могу уехать только в Неаполь. А покамест буду ожидать письма Вашего в Риме, в poste restante. Хорошенько обдумывая все случившееся со мной, я несколько раз натыкался на мысль о провидении, пекущемся, между прочим, и обо мне. Я не только не погиб, когда казалось, что нет другого исхода, — но мне теперь хорошо, и в будущем занимается заря счастья и успехов. Нужно Вам сказать, что относительно религии натура моя раздвоилась, и я ещё до сих пор не могу найти примирения. С одной стороны, мой разум упорно отказывается от признания истины догматической стороны как православия, так и всех других христианских исповеданий. Например, сколько я ни думал о догмате возмездия и награды, смотря по тому, хорош или дурен человек, — я никогда не мог найти в этом веровании никакого смысла. Как провести резкую границу между овцами и козлищами? За что награждать, да и за что казнить? Столь же недоступна моему разумению и твёрдая вера в вечную жизнь. В этом отношении я совершенно пленён пантеистическим взглядом на будущую жизнь и на бессмертие. С другой стороны, воспитание, привычка с детства, вложенные поэтические представления о всем, касающемся Христа и его учения, — все это заставляет меня невольно обращаться к нему с мольбою в горе и с благодарностью в счастьи. Мне очень захотелось узнать Вас с этой стороны, мой бесценный друг. Вы, наверное, дошли до примирения и додумались до истины. Не найдёте ли Вы возможным (если с моей стороны не неделикатно просить у Вас об этом) хотя вкратце разъяснить Ваше отношение к религии? Прощайте, мой дорогой и лучший друг. Нет слов, чтобы выразить Вам мою любовь и благодарность. Ваш, П. Чайковский Я писал Вам отсюда, кроме первого письма, три раза. Получили ли Вы все это?

Clarens  10 November 30 October  1877 The day before yesterday I came home after a wonderful walk in the warm autumn weather, gripped by an insurmountable need to write at least a few lines to you, dear Nadezhda Filaretovna! I had hoped to tell you that I was completely calm and happy now that I had organised all my affairs such that it only remained for me to set to work with redoubled energy and so, finally, completely forget about that nightmare which had held me under its yoke for so long. But at home a disappointment lay in wait for me; i.e. two letters from my spouse, which upset me very, very much. In the first letter, she throws a whole series of highly insulting accusations in my face and then in the second, written only a day later, and while retracting nothing of what she had written before, resorts on the contrary to the most common kind of grovelling self-abasement. These letters can serve as an addition to the portrait of her which I have already painted for you. What upset me in particular was that it is perfectly clear from the letters that she expects me to go back to her fully admitting my guilt. But she simply has no idea how to go about this; at times she comes across as a gentle lamb ready to bear everything out of love for me, while at others she becomes a ferocious and angry woman accusing me of dishonesty and deceit. In order to be done with all of this, I have explained to her once and for all, and in the gentlest of terms, that I have no desire to enter into any arguments, explanations or mutual accusations. I freely admitted that I am very much to blame as far as she is concerned and gave her my word that, as long as I am alive, she would not have to want for anything, while at the same time making it perfectly clear that I could never live with her. I find this all still very troubling. At times, I feel sorry for her in spite of everything. She does not have a single friend and is at loggerheads with all her relatives; what is she to do? I am encouraging her to find some occupation, even if only to distract herself, and at the same time I try to make her understand that, however strange it might seem at first glance, I and my relatives are her only friends, since her well-being and contentment in life are far more important to me and to them than to anyone else. At the moment she is temporarily staying with my sister who does not appear, to judge from her letter, quite to understand the full significance of my break-up with my wife and still hopes that she can use her influence to re-educate my wife and in the distant future enable our reconciliation. She should by now have received my detailed explanation as to why this is completely impossible, and will renounce her intention to bring about my wife's regeneration. I have also asked my sister to explain to her belle-soeur in no uncertain terms that I will never change my mind about living separately and that it will be useless for my wife to wish otherwise. In short, she must not try to bring back the past, but would do better to think properly about how to organise the future on a new basis. My sister not only has the kind heart of an angel but is also extremely clever and will work out where and how to arrange things for my wife. But enough of this. Now that I have admitted to my wife that I am to blame and assured her of my friendly feelings as well as arranging a very comfortable existence for her, I think I have the right to stop tormenting myself with it all. Forgive me, Nadezhda Filaretovna, for relating all these details to you. I feel the need to tell you everything that occupies and troubles me. Yesterday morning I received your telegram, which I answered immediately. I have already explained to you, as it were, the geographical reason which prompted my decision to go to Italy. There is one further reason. When I came here I was still very ill. Everything is fine here but every single thing around me reminds me of my moral torment. By the way, as of yesterday the weather has become grey and dull. I have decided to leave in three days. I plan to spend a few days in Rome, where I was for only one day during my first journey. I was impressed by many things there and I very much want to explore this extraordinary city more thoroughly. My heart, however, belongs even more to Naples and I daresay I shall eventually settle there for the winter. In any case I shall keep you fully apprised of my peregrinations which, needless to say, will be very straightforward since after Rome I can only go on to Naples. For the time being I shall expect a letter from you at the poste restante in Rome. Thinking very carefully about everything that has happened to me, I have several times found myself reflecting how Providence, amongst other things, has taken care of me. Not only did I not perish when it seemed that there was no other way out, but now I feel fine and sense the onset of happiness and good fortune in the future. I have to tell you that as far as religion is concerned I have become quite torn, and I have not yet been able to find a compromise. On the one hand, my reason stubbornly refuses to accept the truth of dogma, whether from the Orthodox church or any other Christian denomination. For example, however much I might think about the doctrine of retribution and rewards, I can never discover the slightest sense in this belief. How can one make a clear dividing line between the sheep and the goats? What to reward and indeed what to punish? My mind finds a firm belief in eternal life equally elusive. In this respect, I am completely enthralled by the pantheistic view of future life and immortality. On the other hand, my education, my habits from childhood, my poetic received ideas about Christ and his teaching — all this makes me involuntarily turn to him in prayer at times of grief and with gratitude in times of joy. I should very much like to know your thoughts on this matter, my invaluable friend. You have undoubtedly found a compromise and thought things through to the truth. Would you find it possible (if it is not indelicate of me to ask you) to explain to me, however briefly, your approach to religion? Farewell, my dear and best friend. There are no words to express the love and gratitude I have for you. Yours, P. Tchaikovsky I wrote to you three times from here, not counting the first letter. Did you receive everything?