Letter 4398

Date	6/18 June 1891
Addressed to	Władysław Pachulski
Where written	Moscow
Language	Russian
Autograph Location	Saint Petersburg (Russia): National Library of Russia (ф. 834, ед. хр. 22)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 3 (1902), p. 398–399 (abridged) П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк, том 3 (1936), p. 611–612 П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XVI-А (1976), p. 131–132 Tchaikovsky in America. The composer's visit in 1891 (1986), p. 167–168 (English translation)

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Москва 6-го июня 1891 Многоуважаемый Владислав Альбертович! Получил сейчас Ваше письмо. Совершенно верю, что Надежда Филаретовна больна, слаба, нервно расстроена и писать мне по-прежнему не может. Да я ни за что в свете и не хотел бы, чтобы она из-за меня страдала. Меня огорчает, смущает и, окажу откровенно, глубоко оскорбляет не то, что она мне не пишет, а то, что она совершенно перестала интересоваться с мной. Ведь если бы она хотела, чтобы я по-прежнему вёл с ней правильную корреспонденцию, — то разве это не было бы вполне удобоисполнимо, ибо между мной и ей мог ли бы быть постоянными посредниками Вы и Юлия Карловна? Ни разу, однако ж, ни Вам, ни ей она не поручала просить меня уведомлять её о том, как я живу и что со мной происходит. Я пытался через Вас установить правильные письменные сношения с Н[адеждой] Ф[иларетовной], но каждое Ваше письмо было лишь учтивым ответом на мои попытки хотя бы до некоторой степени сохранить тень прошлого. Вам, конечно, известно, что Н[адежда] Ф[иларетонна] в сентябре прошлого года уведомила меня, что, будучи разорена, она не может больше оказывать мне свою матерьяльную поддержку. Мой ответ ей, вероятно, также Вам известен. Мне хотелось, мне нужно было, чтобы мои отношения с Н[адеждой] Ф[иларетовной] нисколько не изменились вследствие того, что я перестал получать от неё деньги. К сожалению, это оказалось невозможным вследствие совершенно очевидного охлаждения Н[адежды] Ф[иларетовны] ко мне. В результате вышло то, что я перестал писать Н[адежде] Фlиларетовне]; прекратил почти всякие с нею сношения, после того как лишился её денег. Такое положение унижает меня в собственных глазах, делает для меня не выносным воспоминание о том, что я принимал её денежные выдачи, постоянно терзает и тяготит меня свыше меры. Осенью, в деревне, я перечёл прежние письма Н[адежды] Ф[иларетовны]. Ни её болезнь, ни горести, ни матерьяльные затруднения не могли, казалось бы, изменить тех чувств, которые высказывались в этих письмах. Однако ж они изменились. Быть может, именно оттого, что я лично никогда не знал Н[адежды] Ф[иларетовны], — она представлялась мне идеалом человека; я не мог себе представить изменчивости в такой полубогине; мне казалось, что скорее земной шар может рассыпаться в мелкие кусочки, чем Н[адежда] Ф[иларетовна] сделаться в отношении меня другой. Но последнее случилось, и это перевёртывает вверх дном мои воззрения на людей, мою веру в лучших из них; это смущает моё спокойствие, отравляет ту долю счастия, которая уделается мне судьбой. Конечно, не желая этого, Н[адежда] Ф[иларетовна] поступила со мной очень жестоко. Никогда я не чувствовал себя столь приниженным, столь уязвлённым в своей гордости, как теперь. И тяжелее всего то, что, ввиду столь сильно расстроенного здоровья Н[адежды] Ф[иларетовны], я не могу, боясь огорчить и расстроить её, высказать ей все то, что меня терзает. Мне невозможно высказаться, — а это одно облегчило бы меня. Но довольно об этом. Быть может, буду раскаиваться в том, что написал все вышеизложенное, — но я повиновался потребности хоть сколько-нибудь излить накопившуюся в душе горечь. Конечно, ни слова об этом Н[адежде] Ф[иларетовне]. Если она пожелает узнать, что я делаю, скажите, что я благополучно вернулся из Америки, поселился в с[ело] Майданове и работаю. Здоров. Не отвечайте мне на это письмо. П. Чайковский Юлии Карловне поклонитесь от меня.

Moscow 6th June 1891 Most respected Vladislav Albertovich! I have just received your letter. I absolutely believe that Nadezhda Filaretovna is ill, weak, nervously upset, and still cannot write to me. Indeed, I should not want her suffer because of me for anything in the world. What distresses, confuses and, frankly, deeply offends me, is not that she does not write to me, but that she has utterly ceased to be interested in me. After all, if she wished me to conduct a proper correspondence with her as before, then would this not be quite feasible, if you and Yuliya Karlovna were permanent interlocutors between me and her? Not once, however, did she instruct either you or her to ask me for information about how I am living and what is happening to me. I have attempted through you to establish proper written relations with Nadezhda Filaretovna, but each of your letters was merely a polite response to my efforts to at least to preserve something of a shadow of the past. Of course, you know that Nadezhda Filaretovna notified me in September last year that, being ruined, she could no longer offer me her material support. My reply to her is probably also known to you. I wanted, I needed for my relationship with Nadezhda Filaretovna not to be changed in the least because of the fact that I ceased to receive money from her. Unfortunately this turned out to be impossible, due to Nadezhda Filaretovna's completely obvious cooling towards me. The result of this was that I stopped writing to Nadezhda Filaretovna, and ceased almost all relations with her, after being deprived of her money. This situation humiliates me in my own eyes, making it unbearable for me to remember that I accepted her financial payments, constantly tormenting and weighing upon me beyond measure. In the autumn, in the country, I re-read Nadezhda Filaretovna's previous letters. Neither her illness, nor her sorrow, nor her financial difficulties could, it would seem, change the feelings expressed in these letters. However, they have changed. Perhaps it was precisely because I never knew Nadezhda Filaretovna personally, that she seemed to me the ideal person; I could not imagine mutability in such a demigoddess; it seemed to me that the earth would be sooner dashed to smithereens before Nadezhda Filaretovna would become indifferent regarding me. But the latter has happened, and it turns upside down my view of people, and my faith in the best of them; this shatters my peace of mind, and poisons that share of happiness that fate bestows on me. Unintentionally, of course, Nadezhda Filaretovna has treated me very cruelly. I have never felt so humiliated, my pride has never been so wounded, as now. And the hardest thing of all is that, in view of Nadezhda Filaretovna's health being so severely afflicted, I cannot, for fear of disturbing and upsetting her, express to her everything that is tormenting me. That is impossible for me to express — and this alone would assuage me. But enough of this. Perhaps I shall regret writing all the aforementioned, but I obeyed the need to pour out at least something of the bitterness that had accumulated in my soul. Naturally, not a word of this to Nadezhda Filaretovna. If she wishes to know what I am doing, tell her that I have returned safely from America, settled in the village of Maydanovo and am working. I am well. Do not reply to this letter. P. Tchaikovsky My regards to Yuliya Karlovna.