Letter 1741

Date	6/18 May 1881
Addressed to	Anatoly Tchaikovsky
Where written	Kamenka
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1350)
Publication	П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том X (1966), p. 97–98 (abridged) П. И. Чайковский. Забытое и новое (1995), p. 125 (abridged)

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Каменка 6 мая Анатоша! Хотя твой день четверг, но пишу сегодня в среду, ибо свободный час и хочется побеседовать с тобой. Я начинаю привыкать к новой форме каменской жизни. На меня пало теперь нечто вроде роли главы дома, и в первые дни я справлялся с ней с трудам; теперь начинаю входить в роль. Очень много бываю с детьми и почти вовсе не провожу одиноко время в своей комнате. Писать не испытываю ни малейшего желания. Но зато даю уроки музыки Тасе и Володе; хочу продолжать это и впоследствии, ибо Блуменфельд непозволительно неаккуратен, и теперь напp[имер], он 3 месяца не был здесь. Делаю общие прогулки с детьми, на всё-таки ежедневно 2 часа хожу один или утрам или вечером, как придётся. Эта одинокая прогулка теперь уже стала для меня совершенно неизбежной, постоянной потребностью; я положительно не могу обойтись без неё, и, как бы не менялась обстановка и форма жизни, я должен себе устроить 2 часа для одинокого хождения. Бываю часто в большом доме и третьего дня наткнулся, к моему несчастью, на политический разговор с Ник[олаем] Вас[ильевичем], причём, когда я попробовал раскрыть рот, чтобы что-то такое возразить, он захрипел, скорее чем закричал, от бешенства, и косвенным, но ощутительным образам на меня посыпались слова: дурак, идиот, враг отечества и т. п. После, как водится, он извинялся. Я, впрочем, нисколько не рассердился, а испугался. Положительно, с ним нельзя больше беседовать, а можно лишь слушать его вещания; иначе рискуешь довести его до беснования и болезни. Между жидами здесь невообразимая паника после того, что их в Смеле били. Теперь там, в Смеле, идёт расправа: дерут, секут и бьют нагайками участников бунта. Хоть и тяжело это, а надо согласиться с добродушным Влад[имиром] Андреевичем, что так и следует, если хотят предупредить разгром панов, долженствующий последовать после жидовского. Про Сашу имеем несколько более утешительные сведения, хотя всё ещё невесёлые. Милая Ната пишет мне ежедневно. Конради, как тебе известно, не отпустил со мной Коли и, предполагая, что я обиделся, написал мне сюда большое извинительное письма, в котором Модесту достаётся порядкам и где даёт себя чувствовать вся омерзительно гадкая Конрадиевская душонка. Я отвечал ему тоже пространным письмом, от которого ему не поздоровится. Впоследствии я узнал от Модеста, что у них была крупная сцена, едва не кончившаяся разрывом. После того Конради испугался (ибо сама собой разумеется, что Модест гораздо более нужен ему, чем он Модесту), и теперь установился снова кажущийся мир. Но как мне жаль бедного Модю, и как трагично его положение. Не будь у него, да и у меня, сердечной привязанности к Коле, я бы потребовал даже, чтобы Модест ушёл из-под подчинения этой гадине. Но ввиду Колиной пользы и их взаимной любви, что тут делать? Нужно терпеть и терпеть. Мне очень жаль, что не устраивается Ваша жизнь на даче. А знаешь Толя! мне иногда страшно хочется побывать летом на Севере. Каменка очень бедна в смысле источника для наслаждений природою. Припоминаю разные лесные запахи, хоть бы Сокольников, и с грустью думаю, что здесь ничего подобного нет. Тем не менее я вряд ли тронусь из Каменки раньше глубокой осени. Никогда я так сильно не ощущал утраты, сделанной в лице Алёши, как теперь. Я очень об нем иногда тоскую, хотя Борис оказывается отличным человеком. Кланяйся Саше Гудиму. Целую крепко. П. Чайковский

Kamenka 6 May Anatosha! Although Thursday is your day, I'm writing today on Wednesday because I have a free hour and I want to talk with you. I'm starting to become accustomed to the new way of life at Kamenka. A role akin to the head of the household has now fallen upon me, and in the first days I coped with it with difficulty; now I'm starting to enter into the role. Most of the time I'm with the children, and I spend almost no time alone in my room. I don't feel the slightest desire to write. But then I'm giving music lessons to Tasya and Volodya; I want to continue these afterwards, because Blumenfeld is unacceptably slapdash — he's not been here for three months, for example. I go for general walks with the children, but I still walk alone for 2 hours every day, either in the morning or evening, as necessary. This solitary stroll has now become a completely inevitable, constant requirement for me; I positively cannot do without it, and no matter how the circumstances and way of life change, I must set aside 2 hours for a solitary walk. I often visit the big house, and the day before yesterday, to my misfortune, I stumbled into a political conversation with Nikolay Vasilyevich, and when I tried to open my mouth to object to something, he wheezed, rather than screamed, from rage, and muttered but distinctly formed words reigned down on me: fool, idiot, enemy of the fatherland, and so on. Afterwards, as usual, he apologised. I however, I wasn't in the least angry, but rather frightened. It's absolutely impossible to talk to him now — you can only listen to his pronouncements; otherwise you risk driving him into a rage and illness. There is an unimaginable panic here amongst the Jews after they were beaten in Smela. Now there, in Smela, there are reprisals going on; those taking part in the riot are being flogged, whipped and beaten. Although this is difficult, I have to agree with the good-natured Vladimir Andreyevich that this is what ought to happen, if they want to prevent the demise of the landowners that would inevitably follow that of the Jews. Regarding Sasha, we have somewhat more comforting information, albeit still cheerless. Dear Nata writes to me every day. Konradi, as you know, did not allow Kolya to go with me, and assuming that I was offended, wrote me a long letter of apology here, in which he takes Modest to task, and where Konradi's whole disgustingly foul spirit makes itself felt. I answered him with a lengthy letter, which would not be to his liking. Subsequently, I learned from Modest that they had a massive scene that almost ended in them parting ways. After that, Konradi was alarmed (for it goes without saying that he needed Modest far more than Modest needed him), and now peace has seemingly been re-established. But how sorry I am for poor Modya, and how tragic his situation is. If both he and I did not have a heartfelt attachment to Kolya, I would even insist that Modest leave the servitude of this viper. But with Kolya's well-being and their mutual affection in mind, what's to be done? It needs to be endured and endured. I'm very sorry that you're not settling into the dacha. But you know, Tolya? Sometimes I have a terrible urge to visit the North in the summer. Kamenka is a very poor resource for appreciating nature. I recall various scents of the forest, even Sokolnikov, and I'm sad to think that there's nothing like that here. Nevertheless, I'm unlikely to leave Kamenka before the depths of autumn. I've never missed Alyosha's presence as strongly as I do now. Sometimes I miss him so very much, although Boris has turned out to be a splendid fellow. My regards to Sasha Gudim. I kiss you hard. P. Tchaikovsky