Letter 243

Date	2/14 December 1871
Addressed to	Anatoly Tchaikovsky
Where written	Moscow
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1083)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 1 (1900), p. 372–373 (abridged) П. И. Чайковский. Письма к родным (1940), p. 174–175 (abridged) П. И. Чайковский. Письма к близким. Избранное (1955), p. 73 (abridged) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том V (1959), p. 265–266 Piotr Ilyich Tchaikovsky. Letters to his family. An autobiography (1981), p. 71 (English translation; abridged) П. И. Чайковский. Забытое и новое (1995), p. 122 (extract)

Text and Translation

The last four words before the signature are illegible.

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Москва 2 декабря Милый друг! Гудим вероятно, передал тебе всё интересное, меня касающееся, и потому я позволил себе не сразу отвечать на письмецо. Я должен тебе прежде всего выразить моё скорбное недоумение насчёт твоей болезни. Что у тебя шанкр, то это меня нисколько не удивляет, ибо с кем его не было? (Вспомни только, какой шанкр насадила мне Гульда у Фюрст в Петербурге!). Итак ничего нет невиннее, как этом всем доступный орденский знак. Но что меня удивляет, беспокоит и злит, так это скверное лечение сукина сына Гюбенета. Как? Ты уже три месяца болен и пишешь мне о летнем лечении? Но разве ты не надеешься оправиться от болезни в течение предстоящей зимы? Что это всё значит? Не мучь меня и точно разъясни, в каком положении и градусе твоя болезнь; воздержан ли ты и не сам ли виноват в продлении болезни? Я хотел бы также знать, насколько болезнь препятствует твоим служебным занятиям? Очень рад, что прокурором у Вас Капнист; если ты не возненавидел дамского общества, то постарайся познакомиться с его женой, очень милой дамой. Я с ней одно время часто видался. Теперь я должен тебе сообщить, что по неотступной просьбе Шиловского я еду около 15-го декабря на один месяц за границу; но так как это не должно быть известно и в Москве всё (за исключением Рубинштейна) должны думать, что я поеду к Саше, то, пожалуйста, никому, даже Саше Гудиму, не говори об моем пребывании за границей. Если Папаша, паче чаяния, выедет из Каменки раньше получения моего письма, то предупреди его, что после 15 декабря он меня не найдёт в Москве, но зато я увижу его при обратном проезде в Петербурге. Дела нашей Консерватории ещё колеблются, и будущность её неизвестна. Одно только знаю: для дела я буду жалеть и возмущаться, если она лопнет; но для себя я буду рад. До того мне опротивели мои занятия, до того я утомляюсь и расстраиваюсь, что буду рад какой бы то ни было перемене. С голоду уж, конечно, не умру. Вероятнее всего, устроим в Москве приходящие классы, или же я перееду в Питер. если мне предложат в Консерватории хорошее жалованье. А кто знает, может быть, и в Киев махну? Опера моя подвигается медленно, и я едва ли вполне окончу её даже к великому посту. Интересного сообщить тебе нечего; что я стал фельетониством это ты, вероятно, уже знаешь, я делаю это единственно и[з] самоотвержения, ибо Губерт ленится, а чужих пускать не хочется. Скажи Модесту, что я очень рад всему, что об нем слышу, и дай ему в рыло за то, что не пишет. Тебя целую во всё места [...] П. Чайковский

Moscow 2 December Dear friend! Gudim has probably informed you of everything interesting regarding me, and that's why I have allowed myself not to answer your letter immediately. I must first of all express to you my sorrowful bewilderment regarding your illness. It doesn't surprise me in the least that you have a canker, for who hasn't had one? (Just remember what a canker Gulda gave me at Furst's in Petersburg!). So there is nothing more blameless than this mark of the order, which is open to anyone. But what surprises, worries and angers me is your appalling treatment by that son of a bitch Gubenet. What? You've been ill for three months and you write to me about a cure in the summer? But surely you hope to recover from your illness during the coming winter? What does all this mean? Don't torment me, and explain exactly what the extent of your illness is and what condition you are in; have you been abstinent or are you to blame for prolonging the illness? I should also like to know the extent to which your illness interferes with your official duties? I'm very glad that you have Kapnist as your prosecutor; if you haven't developed an aversion to the company of ladies, then try to become acquainted with his wife, a very nice woman. I used to see her often. Now I have to tell you that, at the urgent request of Shilovsky, I'm going abroad for one month around 15th December; but since this should not be known, and everyone in Moscow (save for Rubinstein) must think that I'm going to Sasha's, then please, tell no one, not even Sasha Gudim, about my visit abroad. If Papasha, against all expectations, leaves Kamenka before receiving my letter, then warn him that after 15 December he won't find me in Moscow, but that I'll see him on the way back in Petersburg. The affairs of our Conservatory are still in the balance, and its future is uncertain. I know only one thing: for the sake of the cause I shall be saddened and outraged if it flops; but for myself I shall be glad. I am so sick of my studies, so tired and upset that I would be glad of any change. I certainly won't starve. Most likely we'll organise peripatetic classes in Moscow, or I'll move to Piter if they offer me a good salary. And who knows, perhaps I'll turn up in Kiev? My opera is coming along slowly, and I'm unlikely to have it completely finished, even by Lent. There's nothing of interest to report to you; you probably already know that I've become a columnist; I'm doing this solely out of self-sacrifice, because Hubert is lazy, and I don't want a stranger to do it. Tell Modest that I'm very happy with everything I hear about him, and box his ears for not writing. I kiss you all over [...] P. Tchaikovsky