Letter 3321: Difference between revisions
No edit summary |
No edit summary |
||
| (One intermediate revision by the same user not shown) | |||
| Line 7: | Line 7: | ||
|Publication={{bib|1974/53|П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений ; том XIV}} (1974), p. 194–195 | |Publication={{bib|1974/53|П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений ; том XIV}} (1974), p. 194–195 | ||
}} | }} | ||
==Text== | ==Text and Translation== | ||
{{Lettertext | {{Lettertext | ||
|Language=Russian | |Language=Russian | ||
|Translator= | |Translator=Brett Langston | ||
|Original text={{right|''16 августа [18]87''}} | |Original text={{right|''16 августа [18]87''}} | ||
Я уже теперь не в состоянии больше вести подробную хронику болезни Н[иколая] Д[митриевича] и вообще я не могу уж больше ничего делать, писать и т. д. У меня одна мысль и одно чувство: как бы поскорее дожить до 25 и уехать. Каждая минута теперь для меня то же, что месяц тому назад был день. Ты не можешь себе представить, до чего ужасна и томительна вся эта канитель постепенного умирания человека, которого постоянно нужно уверять, что ему лучше. Я теперь глубоко убеждён, что Н[иколай] Д[митриевич] не выздоровеет. В Шустер а я потерял всякую веру. Он путает до того, что даже легковерный Н[иколай] Д[митриевич] часто ловит его на его невероятных противоречиях. Н[иколаю] Д[митриевичу] то лучше, то хуже — но, в сущности, плохо. Вчера его вынесли в сад, и я ужаснулся, когда увидел его (после трёх недель, что он сидел дома) одетым и в шляпе. В этот месяц он изменился ужасно. Он невероятно страшен своею худобой. Третьего и дня было очень скверно; живот внезапно наполнился водой; мошонка тоже. Вчера опять был пот и опять лучше. Господи, господи, как мне теперь тяжело, и какая тоска меня гнетёт! Засядько выписан. Я очень рад, что он приедет. Жду не дождусь 25, и вместе сердце сжимается от жалости к бедному Н[иколаю] Д[митриевичу]. Ужасно! | Я уже теперь не в состоянии больше вести подробную хронику болезни Н[иколая] Д[митриевича] и вообще я не могу уж больше ничего делать, писать и т. д. У меня одна мысль и одно чувство: как бы поскорее дожить до 25 и уехать. Каждая минута теперь для меня то же, что месяц тому назад был день. Ты не можешь себе представить, до чего ужасна и томительна вся эта канитель постепенного умирания человека, которого постоянно нужно уверять, что ему лучше. Я теперь глубоко убеждён, что Н[иколай] Д[митриевич] не выздоровеет. В Шустер а я потерял всякую веру. Он путает до того, что даже легковерный Н[иколай] Д[митриевич] часто ловит его на его невероятных противоречиях. Н[иколаю] Д[митриевичу] то лучше, то хуже — но, в сущности, плохо. Вчера его вынесли в сад, и я ужаснулся, когда увидел его (после трёх недель, что он сидел дома) одетым и в шляпе. В этот месяц он изменился ужасно. Он невероятно страшен своею худобой. Третьего и дня было очень скверно; живот внезапно наполнился водой; мошонка тоже. Вчера опять был пот и опять лучше. Господи, господи, как мне теперь тяжело, и какая тоска меня гнетёт! Засядько выписан. Я очень рад, что он приедет. Жду не дождусь 25, и вместе сердце сжимается от жалости к бедному Н[иколаю] Д[митриевичу]. Ужасно! | ||
{{right|П. Чайковский}} | {{right|П. Чайковский}} | ||
|Translated text= | |Translated text={{right|''16 August 1887''}} | ||
I'm now no longer in a condition to keep a detailed chronicle of [[Nikolay Dmitryevich]]'s illness, and in general I can no longer do anything, write, etc. I have one thought and one feeling: how to live until the 25th and leave as soon as possible. Every minute now is the same for me as a day was a month ago. You cannot imagine how awful and agonising is this whole rigmarole of a person gradually expiring, who constantly needs to be assured that he is better. I am now profoundly convinced that [[Nikolay Dmitryevich]] will not recover. I have lost all faith in Schuster. He is in such a muddle that even the credulous [[Nikolay Dmitryevich]] frequently catches him out in his incredible contradictions. Sometimes [[Nikolay Dmitryevich]] is better, sometimes worse — but, in essence, he is bad. Yesterday he was carried out into the garden, and I was horrified when I saw him (after three weeks of sitting at home) dressed and in a hat. He has changed awfully this month. He is incredibly and frighteningly thin. The day before yesterday was most dreadful; his stomach began filling with water; the scrotum too. Yesterday he was perspiring and better again. Lord, oh Lord, how hard it is for me now, and how weighed down I am with grief! Zasyadko has been sent for. I'm very glad that he is coming. I cannot wait for the 25th, and at the same time my heart is aching with pity for poor [[Nikolay Dmitryevich]]. It's awful! | |||
{{right|P. Tchaikovsky}} | |||
}} | }} | ||
Latest revision as of 14:40, 26 August 2024
| Date | 16/28 August 1887 |
|---|---|
| Addressed to | Modest Tchaikovsky |
| Where written | Aachen |
| Language | Russian |
| Autograph Location | Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1856) |
| Publication | П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XIV (1974), p. 194–195 |
Text and Translation
| Russian text (original) |
English translation By Brett Langston |
16 августа [18]87 Я уже теперь не в состоянии больше вести подробную хронику болезни Н[иколая] Д[митриевича] и вообще я не могу уж больше ничего делать, писать и т. д. У меня одна мысль и одно чувство: как бы поскорее дожить до 25 и уехать. Каждая минута теперь для меня то же, что месяц тому назад был день. Ты не можешь себе представить, до чего ужасна и томительна вся эта канитель постепенного умирания человека, которого постоянно нужно уверять, что ему лучше. Я теперь глубоко убеждён, что Н[иколай] Д[митриевич] не выздоровеет. В Шустер а я потерял всякую веру. Он путает до того, что даже легковерный Н[иколай] Д[митриевич] часто ловит его на его невероятных противоречиях. Н[иколаю] Д[митриевичу] то лучше, то хуже — но, в сущности, плохо. Вчера его вынесли в сад, и я ужаснулся, когда увидел его (после трёх недель, что он сидел дома) одетым и в шляпе. В этот месяц он изменился ужасно. Он невероятно страшен своею худобой. Третьего и дня было очень скверно; живот внезапно наполнился водой; мошонка тоже. Вчера опять был пот и опять лучше. Господи, господи, как мне теперь тяжело, и какая тоска меня гнетёт! Засядько выписан. Я очень рад, что он приедет. Жду не дождусь 25, и вместе сердце сжимается от жалости к бедному Н[иколаю] Д[митриевичу]. Ужасно! П. Чайковский |
16 August 1887 I'm now no longer in a condition to keep a detailed chronicle of Nikolay Dmitryevich's illness, and in general I can no longer do anything, write, etc. I have one thought and one feeling: how to live until the 25th and leave as soon as possible. Every minute now is the same for me as a day was a month ago. You cannot imagine how awful and agonising is this whole rigmarole of a person gradually expiring, who constantly needs to be assured that he is better. I am now profoundly convinced that Nikolay Dmitryevich will not recover. I have lost all faith in Schuster. He is in such a muddle that even the credulous Nikolay Dmitryevich frequently catches him out in his incredible contradictions. Sometimes Nikolay Dmitryevich is better, sometimes worse — but, in essence, he is bad. Yesterday he was carried out into the garden, and I was horrified when I saw him (after three weeks of sitting at home) dressed and in a hat. He has changed awfully this month. He is incredibly and frighteningly thin. The day before yesterday was most dreadful; his stomach began filling with water; the scrotum too. Yesterday he was perspiring and better again. Lord, oh Lord, how hard it is for me now, and how weighed down I am with grief! Zasyadko has been sent for. I'm very glad that he is coming. I cannot wait for the 25th, and at the same time my heart is aching with pity for poor Nikolay Dmitryevich. It's awful! P. Tchaikovsky |
