Letter 2712 and Letter 2810: Difference between pages

Tchaikovsky Research
(Difference between pages)
No edit summary
 
No edit summary
 
Line 1: Line 1:
{{letterhead
{{letterhead
|Date=26 May/7 June 1885
|Date=18/30 November 1885
|To=[[Nadezhda von Meck]]
|To=[[Praskovya Tchaikovskaya]]
|Place=[[Moscow]]
|Place=[[Maydanovo]]
|Language=Russian
|Language=Russian
|Autograph=[[Klin]] (Russia): {{RUS-KLč}} (a{{sup|3}}, No. 938)
|Autograph=[[Klin]] (Russia): {{RUS-KLč}} (a{{sup|3}}, No. 443)
|Publication={{bib|1902/25|Жизнь Петра Ильича Чайковского ; том 3}} (1902), p. 45–46 (abridged)<br/>{{bib|1936/25|П. И. Чайковский. Переписка с Н. Ф. фон-Мекк ; том 3}} (1936), p. 360–361<br/>{{bib|1971/89|П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений ; том XIII}} (1971), p. 88–89
|Publication={{bib|1971/89|П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений ; том XIII}} (1971), p. 192
}}
}}
==Text==
==Text==
Line 11: Line 11:
|Language=Russian
|Language=Russian
|Translator=
|Translator=
|Original text={{right|''Москва''<br/>26 мая}}
|Original text={{right|''Майданово''<br/>18 ноября 1885 г[ода]}}
{{centre|Милый, дорогой друг мой!}}
{{centre|Милая, дорогая Панюша!}}
Простите, ради Бога, что в последнее время так неаккуратно, неровно пишу Вам. Причиною тому мои ежедневные ''сидения'' на консерваторских экзаменах, поездка в Смоленск и т. д.
Только что вернулся в Майданово после месячного отсутствия. Приехал, пообедал, походил по комнате и сел писать моей дорогой ''бельсёрке''. Многое у меня переменилось. Всё каменские вещи приехали, портреты развешаны, книги разложены, — стало полнее и уютнее. Уж как я рад, что я дома! В Москве я провёл около недели в невообразимой толкотне и суете! Попал с железной дороги прямо на концерт ''Зилоти'' и ужин. На другой день был парадный: музыкальный: вечер в Консерватории для действительных членов. Вера Никол[аевна] пригласила меня на следующий день к обеду, данному по случаю выбора Алексеева в головы. На этом обеде имел большие разговоры с твоим милым папашей и с сестрой. Оба несколько обижаются, что ты им мало пишешь, и я обещал им побранить тебя. Александра Владимировна ещё более похудела и страшно нервна, немножко даже страшно за неё. Я ей всё советовал уехать на время, чтобы рассеяться; не хочет, ибо боится, чтобы Ник[олай] Алекс[андрович] не завёл себе без неё нового семейства ''à la Юргенсон''. Милейший папаша пригласил меня на завтрак, и я очень приятно провёл у него время. Был в субботу 16-го великолепный концерт Музыкального общества без моих сочинений, вследствие чего я был очень весел и доволен. Ларош, с коим в этот день я обедал, страшно изменился: похудел чрезвычайно и весь (т. е. лицо и руки) покрыт сыпью, необыкновенно странною и противною. Жалко его очень. Видно, что нервы у него натянуты до последней степени. Сашу Гудима видел несколько раз и 2 раза кутил с ним по вечерам в трактире. Бахмета тоже видел однажды в «Эрмитаже». Кроме всего, что я тебе рассказал, были ещё вечера у Климентовой, Фитценхагена, театры, визиты, по утрам приёмы разных скучняков и блюдолизов вроде Димы Переслени, который страшно бедствует и приходил ко мне почти ежедневно за субсидиями и завтраками. Мне жаль его, бедненького.


В Смоленске я пробыл всего одни сутки. Убоявшись огромного стечения знакомых людей, не дававших мне ни одной минуты свободы и спокойствия, я бежал оттуда в самый день открытия памятника, и теперь, узнавши, что и в Смоленске дала себя чувствовать борьба различных музыкальных партий (''из коих я не принадлежу ни к одной''), очень радуюсь, что не был свидетелем комически мелочных эпизодов этой борьбы, разразившихся на cмоленском банкете.
Об моей опере ни слуху ни духу: до сих пор ещё не начали репетиций «''Корделии''», которая должна пойти раньше моей. Альтани болен, Бог знает когда выздоровеет, и я начинаю думать, что в этом сезоне опера моя совсем не пойдёт.


Теперь я весь погружен и поглощён консерваторскими делами. Мало радостного и много очень грустного вынес я из моих экзаменационных наблюдений. Чтобы не вдаваться в подробности, скучные, мелочные дрязги и т. д., скажу Вам, что ''Консерватория'' находится в состоянии полнейшего упадка и разложения. Главный виновник всего этого ''Альбрехт'', оказавшийся безусловно неспособным стоять во главе учреждения. Он одинаково ненавидим и всеми преподавателями и всеми учениками. Не берусь разъяснять причины того и другого, но несомненно, что он не может больше оставаться директором консерватории. Я решил добиться назначения на эту должность ''Танеева'', человека безупречной нравственной чистоты и превосходного музыканта, хотя слишком молодого. В нем я вижу якорь спасения ''Консерватории''; если план мой удастся, она может рассчитывать на успешное дальнейшее существование. Если меня не послушают, — я решил сам уйти из Музык[ального] общества.
Паничка! Прости, что так мало и редко писал. Теперь опять начну писать аккуратно каждую неделю. Судя по твоему последнему письму, вижу, что ты не особенно весело проводишь время. Привыкла ли ты? Проезжая по Арбату и видя освещённые окна вашей прошлогодней квартиры, я ощущал стеснение в груди и боль в сердце. Целую ручки твои и Татусины. Анатошу обнимаю.
 
{{right|Твой П. Чайковский}}
В заключение скажу Вам то, что здесь, в Москве, не говорю никому. Более, чем когда-либо, я получил отвращение ко всякой общественной деятельности. Боже мой, сколько разочарований и горьких несомненных истин узнал я!!!!!
 
Нет! В будущем году нужно будет опять убежать куда-нибудь подальше!
 
Будьте здоровы, дорогая моя! Ради Бога, не сетуйте на мою письменную неаккуратность.
{{right|Ваш, П. Чайковский}}


|Translated text=
|Translated text=
}}
}}

Revision as of 22:01, 14 March 2020

Date 18/30 November 1885
Addressed to Praskovya Tchaikovskaya
Where written Maydanovo
Language Russian
Autograph Location Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 443)
Publication П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XIII (1971), p. 192

Text

Russian text
(original)
Майданово
18 ноября 1885 г[ода]

Милая, дорогая Панюша!

Только что вернулся в Майданово после месячного отсутствия. Приехал, пообедал, походил по комнате и сел писать моей дорогой бельсёрке. Многое у меня переменилось. Всё каменские вещи приехали, портреты развешаны, книги разложены, — стало полнее и уютнее. Уж как я рад, что я дома! В Москве я провёл около недели в невообразимой толкотне и суете! Попал с железной дороги прямо на концерт Зилоти и ужин. На другой день был парадный: музыкальный: вечер в Консерватории для действительных членов. Вера Никол[аевна] пригласила меня на следующий день к обеду, данному по случаю выбора Алексеева в головы. На этом обеде имел большие разговоры с твоим милым папашей и с сестрой. Оба несколько обижаются, что ты им мало пишешь, и я обещал им побранить тебя. Александра Владимировна ещё более похудела и страшно нервна, — немножко даже страшно за неё. Я ей всё советовал уехать на время, чтобы рассеяться; не хочет, ибо боится, чтобы Ник[олай] Алекс[андрович] не завёл себе без неё нового семейства à la Юргенсон. Милейший папаша пригласил меня на завтрак, и я очень приятно провёл у него время. Был в субботу 16-го великолепный концерт Музыкального общества без моих сочинений, вследствие чего я был очень весел и доволен. Ларош, с коим в этот день я обедал, страшно изменился: похудел чрезвычайно и весь (т. е. лицо и руки) покрыт сыпью, необыкновенно странною и противною. Жалко его очень. Видно, что нервы у него натянуты до последней степени. Сашу Гудима видел несколько раз и 2 раза кутил с ним по вечерам в трактире. Бахмета тоже видел однажды в «Эрмитаже». Кроме всего, что я тебе рассказал, были ещё вечера у Климентовой, Фитценхагена, театры, визиты, по утрам приёмы разных скучняков и блюдолизов вроде Димы Переслени, который страшно бедствует и приходил ко мне почти ежедневно за субсидиями и завтраками. Мне жаль его, бедненького.

Об моей опере ни слуху ни духу: до сих пор ещё не начали репетиций «Корделии», которая должна пойти раньше моей. Альтани болен, Бог знает когда выздоровеет, и я начинаю думать, что в этом сезоне опера моя совсем не пойдёт.

Паничка! Прости, что так мало и редко писал. Теперь опять начну писать аккуратно каждую неделю. Судя по твоему последнему письму, вижу, что ты не особенно весело проводишь время. Привыкла ли ты? Проезжая по Арбату и видя освещённые окна вашей прошлогодней квартиры, я ощущал стеснение в груди и боль в сердце. Целую ручки твои и Татусины. Анатошу обнимаю.

Твой П. Чайковский