Letter 2261

Date	13/25 April 1883
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Paris
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1693)
Publication	Жизнь Петра Ильича Чайковского, том 2 (1901), p. 583 (abridged) П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XII (1970), p. 117–118

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

Париж 13/25 апр[еля] 10 час[ов] вечер[а] Я прямо из Champs Elysées. Меня интересовало: неужели в этот страшный холод Cafés-Chantantes открыты. Оказались открыты, и я вошёл в «Ambassadeurs». Было разумеется, очень мало публики, да и та разумеется, очень мало публики, да и та больше скандалила и острила. Один господин громко требовал une chaufferette. У артистов и артисток во время пения пар валил клубом изо рта. Каков климат? Вчера утром, во-первых, спустилась какая-то жёлтая мгла, какой я в жизни не видал. Буквально нельзя было несколько времени (минут 15) ни читать, ни писать; потом повалил снег. Сегодня опять был снег пополам с дождям. Всё-таки я и вчера, и сегодня ходил к Тане, ту да и назад пешком. Вчера Таня была здорова и весела, но в каком-то преувеличенно нервном и неестественном расположении духа, так что все время то краснела, то бледнела, вообще, будучи здоровой, внушала опасение, что это не надолго. Так и случилось; всю ночь не спала, и сегодня, когда я пришёл, меня к ней не пустили, а потом пришла в свою комнату (где я долго один ждал) Лизав[ета] Мих[айловна], очень сконфуженная и как бы огорчённая. На вопрос: «Что такое?» — отвечала, что Тат[ьяна] Льв[овна] плохо спала, не в духе, требует лишнего морфина и объявила, что никого не желает видеть и что не намерена торопиться одеваться из-за меня, — точно будто я этого просил? Так я и не видел её. Из дальнейших расспросов Лиз[аветы] Мих[айловны] я понял, почему Таня так расстроена. У неё на животе, как это нередко бывает в известных обстоятельствах, образовались громадные трещины сине-красного цвета, и она боится, что это так останется. А впрочем, особенного ничего нет и все по-старому. Таня вчера просила денег, и я сегодня принёс ей. Из всех наших сумм у меня теперь осталось всего 1000 фр[анков]. Сейчас буду телеграфировать Юргенсону о присылке депешей 2500 фр[анков], т. е. 1000 р[ублей]. Но это последний мой ресурс; — что я буду делать, если и этого не хватит? не знаю, а вероятно, не хватит. Единственно, что меня здесь поддерживает и мирит с невзгодой, — это что я скоро, кажется, кончу совсем мою оперу. Получил сегодня письмо от Annette: какая она, ей Богу, милая и какие милые письма пишет! Ах! Будь хорошая погода, можно было бы примириться со многим, — но это бесконечная па кость доводит до отчаяния. Обедаю все эти дни в «Européen», — больше никуда не хочется. Когда-то я буду свободен? Но как хорошо, что ты уехал. Беляры всё про тебя спрашивают — милейшие люди. Целую, обнимаю. П. Чайковский

Paris 13/25 April 10 o'clock in the evening I'm straight from the Champs Elysées. I was wondering: are the Cafés-Chantantes really open in this terrible cold? It turned out that they were open, and I went into the "Ambassadeurs". There were, of course, very few people, but of course among those few people there was one who was more rowdy and making jokes. One gentleman loudly demanded une chaufferette. The artists and performers had steam pouring out of their mouths as they were singing. What a climate! Yesterday morning, firstly some sort of yellow haze descended, the like of which I've never seen in my life. It was literally impossible for some time (15 minutes or so) to either read or write; and then it started to snow. Today it's been snowing and raining again. All the same, I went to see Tanya both yesterday and today, walking there and back. Yesterday Tanya was well and cheerful, but in some sort of exaggeratedly nervous and unnatural mood, such that she was blushing and turning pale all the time, giving reason to fear that her generally healthy state would not last long. And so it was; after a sleepless night, when I came today they didn't let me in, and then Lizaveta Mikhaylovna came to my room (where I'd been waiting alone for a long time), very confused and rather flustered. To the question: "What is it?", she replied that Tatyana Lvovna slept poorly, she was out of sorts, required extra morphine, and announced that she didn't want to see anyone, and that she had no intention of rushing to dress for me, as if I'd asked her to do so? So I never saw her. Further pressing Lizaveta Mikhaylovna, I understood why Tanya was so upset. Huge cracks of a blue-red hue have formed on her stomach, as often happens in certain circumstances, and she is afraid that they will stay that way. However, this is nothing remarkable, and everything is as it was before. Tanya asked for money yesterday, and I took it to her today. Out of our total amount, I now have only 1000 francs left. I'm just telegraphing Jurgnson about sending 2500 francs, i.e. 1000 rubles, by telegraph. But this is my last resort — what shall I do if it isn't enough? I don't know, but it probably won't be enough. The only thing keeping me going here and coming to terms with adversity is that, it seems, I shall soon completely finish my opera. I received a letter from Annette today; by God, how nice she is, and what nice letters she writes. Ah! If the weather were good then it would be possible to come to terms with many things, but this endless dirty trick is driving me to despair. I have dinner every day at the "Européen" — I don't want to go anywhere any else. Will I ever be free? But it's good that you've left. The Beliards keep asking about you — they are the nicest people. Kisses, hugs. P. Tchaikovsky