Letter 2277

Date	27 April/9 May 1883
Addressed to	Modest Tchaikovsky
Where written	Paris
Language	Russian
Autograph Location	Klin (Russia): Tchaikovsky State Memorial Musical Museum-Reserve (a3, No. 1700)
Publication	П. И. Чайковский. Полное собрание сочинений, том XII (1970), p. 142–144

Text and Translation

Russian text (original)

English translation By Brett Langston

27 апреля 1883 г[ода] Париж (кафе на rue Richelieu) Вчера, написавши тебе письмо и наскоро позавтракавши, опять отправился к Тане. Она и ребёнок спали. Лиз[авета] Михi[айловна], видя мой усталый вид, отпустила меня на целый день домой, сказав, что завтра (т. е. сегодня, когда я пишу) будет меня ждать утром. Я действительно был утомлён, и голова болела. Для препровождения времени поехал в Jardin d'acclimatation, и это меня весьма рассеяло. Домой вернулся при проливном дожде; пробовал спать, но не спалось; немножко занялся писанием либретто, потом обедал у Альфреда, пошлялся по бульвару и, вернувшись домой в 10 часов в состоянии полнейшего отупения, лёг спать тотчас же и спал до 8 часов превосходно. Сегодня, по прочтении газеты, отправился к Тане. Оказалось, что уже кормилица там, и, пришедши в комнату к Тане, я увидел её. Очень симпатичная молодая баба, настоящая мужичка с мужицкой манерой говорить. Её достал Ferré вчера. Вообще, как увидишь ниже, Ferré чрезвычайно мил и внимателен и в восторге, что все кончилось хорошо. Таня совершенно здорова и весела. Как они устроились, не понимаю, — но в этих двух клетушках их спало 6 душ, и всё очень довольны. Шла речь о том, что в 1½ приедет Ferré, чтобы вместе с M[ada]me Gilbert и со мной везти ребёнка в arrondissement, а потом в церковь, ибо Таня требовала, чтобы его непременно сегодня же окрестили. Саша горничная и я были назначены крестными, но M[ada]me Gilbert объяснила, что требуется быть католиком и советовала мне разыграть католика, но я решительно отказался от такого обмана, да к тому же и Саша уж никак не могла бы разыграть роль католички. Решено было, что в 1½ я снова приеду, чтобы все решить, посоветовавшись с Ferré, и я поехал в город завтракать и домой предупредить, что не буду до 4 час[ов] дома и чтобы employé из банка, коего я ожидал, (ибо я снова вытребовал 1000 р[ублей] по телеграфу от Юрг[енсона]) не ждал меня, а пришёл завтра. Ровно в 1½ я был снова у Тани. Ferré ожидал меня во дворе с Паскалем. Ferré объяснил, что для крестин совершенно достаточно, чтобы какой-нибудь взрослый католик облил ребёнка святой водой и сказал: «Крещу тебя в о имя о[тца] и с[ына] и с[вятого] д[уха]». Я подумал, что это une blague, но потом M[ada]me Gilbert и кормилица, подтвердили, что это делается. Засим произошёл церемониал отвоза ребёнка в arrondissement. Оказались нужными два свидетеля местных, я не годился, а Паскаль отрядил г. Франко и молодого доктора-помощника. Всё они вместе с M[ada]me Gilbert и ребенком тотчас уехали, исполнили формальность и возвратились через час с свидетельством, которое кормилица должна была представить в то бюро, которое её рекомендовало. Лиз[авета] Мих[айловна] сейчас же с ней туда и поехала. Завтра кормилица с г. George-Léon (так его назвали по желанию Тани) уезжает, и всё кончено. Да, я позабыл сказать, что Ferré, возвратившись, совершил обряд крещения необыкновенно развязно. Потом он долго ещё сидел у Таниной постели, держа её за руку и влюблённо смотря на неё, и я решил опять, что, в сущности, он влюблён в неё. Теперь поговорю о George-Léon. Родился он необыкновенно большим и как бы слегка даже перезрелым, ибо ногти у него столь длинны, что пришлось обстричь. Форма головы была какая-то некрасивая, приведшая в отчаянье Сашу и даже смутившая слегка Лиз[авету] Мих[айловну]. Но оказалось, что это всегда так бывает, и уже сегодня голова приняла почти нормальный вид, а завтра, как говорят Ferré и M[ada]me Gilbert, она будет совсем как следует. В общем это роскошный, красиво сложенный ребёнок, напоминающий формой носа отца, имеющий также и его черные волосы. Все у него удивительно хорошо развито. Руки поразительной красоты, и Таня этим особенно довольна. Действительно, я ещё никогда не видел у детей таких красивых пальцев и ногтей. Жизни в нем бездна, и, к сожалению, слишком много. Он совсем почти не спит, и только когда сосёт грудь кормилицы, что делает так, как будто брал уроки в этом искусстве, на несколько минут совершенно успокаивается. Ferré и Gilbert объясняют его бессонницу и беспокойство пресечением приёмов морфина, к коему он привык. Таня чувствует себя настолько хорошо, насколько возможно. Удивительно счастливо вообще все это вышло. Во 1-х, она страдала очень, недолго, т. е. всего с 8 часов утра до 1 ч[аса] ночи, итого 17 часов, и хотя чем короче был период страданий, тем сильнее боли, но зато у неё все, в порядке, ничто не разорвалось (как это почти всегда бывает при первых родах), и вообще она чувствует себя превосходно. Расположение духа отличное. Обнаруживает мало горести при мысли о разлуке с ребёнком и даже сознается, что желала бы, чтобы он уж скорее уехал. Совершенно примирилась с мыслью, что он будет жить в бедной обстановке, говоря, что ведь он не будет этого сознавать. Я был поражён равнодушием, с которым она приняла от меня два письма от Левы. Вообще мысль о доме, родителях, о том, что она обречена жить в целом омуте лжи, когда вернётся домой, нимало не смущает её. Непостижимое существо! С другой стороны, конечно, следует радоваться тому, что она так покойна и весела. M[ada]me Gilbert мне всё больше и больше нравится, — пресимпатичная и милейшая дама. Не могу прибрать выражений, чтобы должным образом оценить Лиз[авету] Мих[айловну]. Это спокойствие в ужасные часы, когда Таня так страдала и неистово кричала, эта нежность и ласковость к ней и к ребёнку, готовность всячески и ежеминутно услужить и помочь без всякого желания выказать свою самоотверженность, — ну одним словом, это самый идеальный человек для этого случая. Я также очень доволен Сашей. Вообще следует всё-таки благодарить Бога за удивительно удачный подбор людей, бывших при Тане. Доктора Тарнье и Ferré, M[ada]me Gilbert, Лиз[авета] Мих[айловна], Саша — всё это выше всякой похвалы. Только Паскаль, мерзавец, не дал себе труда хоть бы из приличия навестить Таню, да M[ada]me Franco хотя очень учтиво и снисходительно исполняла все просьбы, с коими обращалась к ней Лиз[авета] Мих[айловна], но до сих пор не может забыть Таниных криков и ещё сегодня ужасалась и говорила, что в первый раз в жизни слышала такие крики. Ещё меня тронула милейшая concierge, которая с энтузиазмом поздравляла меня. Моя нежность к George-Léon. продолжается, и я серьёзно подумываю, как бы его в будущем году взять к себе в Россию. Через 4 дня мы с Лиз[аветой] Мих[айловной] поедем к кормилице. Это далеко, на расстоянии 5 часов по Южной ж[елезной] д[ороге]. До свиданья, голубчик. Страшно устал. Твой П. Ч.

27 April 1883 Paris (A café on rue Richelieu) Yesterday, after writing you a letter and having a quick lunch, I went to see Tanya again. She and the baby were asleep. Lizaveta Mikhaylovna, seeing I looked tired, allowed me to go home for the whole day, saying that tomorrow (i.e. today, when I'm writing), she will expect me in the morning. I actually was tired and had a headache. To pass the time I went to the Jardin d'acclimatation, and this greatly distracted me. I returned home in the pouring rain; I tried to sleep, but sleep would not come; I busied myself a little with writing out the libretto, then had dinner at Alfred's, wandered around the boulevard and, returning home at 10 o'clock in a state of complete stupor, went to bed immediately, and slept excellently until 8 o'clock. Today, after reading the newspaper, I set off for Tanya's. It turned out that the nurse was already there, and when I came to Tanya's room I saw her. A very sympathetic young woman, a genuine peasant with a peasant's manner of speaking. Ferré engaged her yesterday. Generally, as you'll see below, Ferré is extremely nice and attentive and is delighted that everything turned out well. Tanya is completely well and cheerful. I don't understand how they managed it, but 6 souls slept in these two tiny rooms, and everyone was very content. They were saying that Ferré would be coming at 1.30 to take the child to the arrondissement, and then to church, together with Madame Gilbert and me, because Tanya insisted that he be baptised today. Sasha the maid and I were appointed godparents, but Madame Gilbert explained that it was necessary to be a Catholic, and advised me to play the role of a Catholic, but I flatly refused such a deception, and besides, Sasha certainly couldn't play the role of a Catholic. It was decided that I would come back at 1.30 to decide everything, after consulting with Ferré, and I went into town to have lunch and home to warn them that I wouldn't be home until 4 o'clock, and that I wouldn't wait for the employé of the bank that I was expecting (because I had demanded another 1000 by telegraph from Jurgenson), and he should come tomorrow. At precisely 1.30 I was back at Tanya's. Ferré was waiting for me in the courtyard with Pascal. Ferré explained that for a christening it is quite sufficient for some adult Catholic to pour holy water on the child and say: "I baptise you in the name of the Father and of the Son and of the Holy Spirit". I thought it was une blague, but then Madame Gilbert and the nurse confirmed that this is how it is done. Then the procedure of taking the child to the arrondissement took place. It turned out that two local witnesses were required, I would not do, and Pascal dispatched Mr Franco and a young doctor-assistant. All of them, together with Madame Gilbert and the child left at once, completed the formalities, and returned an hour later with a certificate, which the nurse had to present to the bureau that recommended her. Lizaveta Mikhaylovna immediately went there with her. Tomorrow the nurse will leave with Mr George-Léon (as Tanya asked that he be named), and it's all over. Yes, I forgot to say that Ferré, upon returning, performed the rite of baptism with unusual impertinence. Then he sat by Tanya's bed for ages, holding her hand and looking at her lovingly, and I decided again that, in essence, he was in love with her. Now I'll talk about George-Léon. He was unusually large at birth and, as it were, even slightly overripe, for his nails were so long that they had to be cut. The shape of his head was somehow ugly, which drove Sasha to despair, and even slightly dismayed Lizaveta Mikhaylovna. But it turned out that this always happens, and today his head has taken on an almost normal appearance, and tomorrow, according to Ferré and Madame Gilbert, it will be just as it ought to be. In general he is an ample, beautifully built child, with a hint of the shape of his father's nose, and he also has black hair. Everything about him is surprisingly well developed. The hands are astonishingly beautiful, and Tanya is especially pleased with this. Indeed, I've never seen a child with such beautiful fingers and nails. He is full of life, and unfortunately, too much. He hardly sleeps at all, and only when he sucks the nurse's breast, which he does as if he'd taken lessons in this art, does he completely calm down for a few moments. Ferré and Gilbert put his insomnia and restlessness down to the cessation of the morphine he'd become used to. Tanya feels as well as she possibly could. It all turned out surprisingly happily. Firstly, she wasn't in labour for very long, i.e. only from 8 o'clock in the morning until 1 o'clock at night, a total of 17 hours, and although the shorter the period of labour the stronger the pain, but then everything was in order with her, nothing ruptured (as almost always happens during a first birth), and in general she feels excellent. Her mood is splendid. She shows little grief at the thought of separation from her child and even admits that she would like him to leave sooner. She has thoroughly reconciled herself to the idea that he will be living in a poor environment, saying that he wouldn't be aware of it. I was shocked at the indifference with which she accepted two letters from me and Leva. In general the thought of home, parents, and the fact that she is condemned to live in a whole swamp of lies when she returns home doesn't bother her at all. An unfathomable creature! On the other hand, of course, we should be glad that she is so calm and cheerful. I like Madame Gilbert more and more — she is a most sympathetic and kind lady. I cannot express enough appreciation for Lizaveta Mikhaylovna. Her calmness in the awful hours when Tanya was suffering so much and screaming furiously, the tenderness and affection towards her and the child, the readiness to serve and help in every possible way, and at every moment, without ever wishing to display selflessness — well, in short, she was the most ideal person in this instance. I'm also very pleased with Sasha. In general we ought to thank God for the remarkably successful assortment of people who were with Tanya. Doctors Tarnier and Ferré, Madame Gilbert, Lizaveta Mikhaylovna, Sasha — all of them are beyond praise. Only Pascal, the scoundrel, didn't take the trouble, even for decency's sake, to visit Tanya, and Madame Franco, although she very politely and condescendingly fulfilled all the requests that Lizaveta Mikhaylovna put to her, yet she still cannot forget Tanya's screaming, and even today she was horrified and said that it was the first time in her life that she had heard such cries. I was also touched by the kindness of the concierge, who enthusiastically congratulated me. My affection for George-Léon continues, and I'm seriously considering how to bring him to Russia next year. In 4 days, Lizaveta Mikhaylovna and I shall go to the wet nurse. It's quite far, about 5 hours away along the southern railway. Until we meet, golubchik. I'm terribly tired. Yours P. T.